била в меня: о Вас я даже не подозревал, что Вы затенены. Думал, письмо в «Перевале» откроет глаза Вам.
Еще раз удивляюсь Вам, Эмилий Карлович. Я, кажется, не заслужил того, чтобы мое отношение к Вам и Ваше ко мне зависело от лганья несознательного дурака, инспирированного «подлецом» (я не ручаюсь за инспирацию, но достаточно присмотрелся к Тастевену). Отчего Вы не подождали ответа на Ваше письмо мне? Вы теперь вдвое запутали инцидент обидным для меня доверием к лганью Рябушинского. Ответом на это лганье является выход многих имен. Итак на одной стороне Рябушинский, на другой – я, Брюсов, Мер<ежковский>, Гиппиус, Кузмин и др. (Соловьев выходит тоже[1805]). И Вы верите Рябушинскому.
Мне это грустно.
Остаюсь искренне уважающий Вас
Борис Бугаев.P. S. Завтра отправлю телеграмму Вам. Жду ответа.
РГБ. Ф. 167. Карт. 1. Ед. хр. 55. Помета красным карандашом: «LII». Датируется по соотнесению с п. 143 и 146 (Приложение).Ответ на п. 142.2 (15) сентября 1907 г. МюнхенMunchen 15/IX 907.Дорогой Борис Николаевич! В дополнение к моему письму[1806] прошу Вас в случае, если Вы еще не поместили реабилитирующего письма в Столичном Утре, упомянуть о том, что я живу за границей, и поэтому Ваше объяснение как результат нашей переписки появляется так поздно. –
Что же касается двух присланных Вам рукописей[1807], то, в случае помещения Вами реабилитирующего письма, они, разумеется, не могут быть помещены, и я Вас прошу их отнести моему отцу. Не забудьте при этом сделать приписку: прошу возвратить Э<милию> К<арлович>у, ибо в противном случае отец отошлет рукописи в редакцию Руна. Если, паче чаяния, Вы в самом деле решили лучше видеть эти рукописи напечатанными, нежели самому писать оправдательное письмо, то во избежание недоразумения, припишите: прошу отправить в Руно. Во всяком случае жду ответа, хотя бы открытки. Weimar Lisztstrasse 23[1808]. До свиданья. Привет Вашей маме. Ваш Вольфинг.
ПРИЛОЖЕНИЕ. МЕТНЕР – ЭЛЛИСУ3 (16) сентября 1907 г. МюнхенMunchen 16/IX 907.Бесконечно дорогой Лев Львович! За что Вы и Бугаев на меня сердитесь? Сейчас мне из Веймара переслали Ваше письмо и письмо Бугаева, которые опять причинили мне боль [1809]. Надеюсь, что Бор<ис> Ник<олаевич> получил уже и Анютину телеграмму[1810], и мое письмо в ответ на его большое письмо и мою открытку[1811]. Сейчас буду писать Вам: как Бор<ис> Ник<олаевич>, вероятно, показывал Вам (или цитировал) мои письма, так и Вы можете это письмо показать Бор<ису> Н<иколаевич>у. – Если бы я поверил «сыску», то начал бы с тех писем (в Столичное Утро и в Руно), которые я направил к Бор<ису> Н<иколаевич>у на просмотр и усмотрение[1812]; между тем я сначала написал письмо Бугаеву; через два дня сообразил, что в случае, если совершилось невероятное, то необходимо скорее опровергнуть; поэтому, не дожидаясь ответа от Бугаева, составил две отповеди; если бы я вдруг поверил, я не отослал бы их Бугаеву, а прямо в Руно; если бы я поверил «сыску»[1813], я написал бы эти отповеди гораздо резче и больше распространился бы о «сыске», тогда как я о «сыске» упомянул в них между прочим и притом так, чтобы Бугаев мог зачеркнуть удобно эти пункты. Главное, на что я возражаю, не «сыск», а «заглядывания в душу, носящие чисто личный характер», «выводы на основании данных, почерпнутых исключительно из личного знакомства»[1814], «интимность»[1815]; все же это написано не Рябушинским, а Бугаевым; главная вина падает не на глупого Рябушинского, а на неизвестного мне Нибелунга[1816], дававшего советы потерявшему голову Бугаеву и продиктовавшего ему вышеприведенные неудачные и обидные для меня выражения; в самом деле: представьте себе, что их не было бы; кроме улыбки, сообщение Рябушинского о «сыске» ничего не могло бы вызвать; я спокойно подождал бы статьи Бугаева; но эти выражения, которыми я обвиняюсь в литературном паразитизме sui generis[1817], пока я не знал, что они попали в письмо благодаря невменяемому состоянию автора письма, эти выражения разве не являлись ступенью к «сыску»? Станьте на мое место и Вы увидите, что моментами меня не могло не охватывать сомнение, не прав ли Рябушинский? Невероятное благодаря документальному, несколько приближающемуся к нему, становилось моментами вероятным. – Теперь, представьте себе наоборот: Рябушинский ничего не говорил о «сыске» и вообще в своих письмах не квалифицировал возражения Бугаева по моему адресу; я все равно был бы глубоко огорчен письмом Бугаева, которое начинается с обвинения меня в злоупотреблении его дружескою откровенностью; к этой горечи слово «сыск» только кое-что прибавило, да и то, повторяю, прибавляло только моментами, когда я сомневался. – И вот, несмотря на то, что Бугаев странным образом не ответил Рябушинскому печатно на «сыск» и не пытался как-нибудь сгладить резкость одиозных выражений своего первого письма в Столичное Утро, я все-таки начал с частного письма Бугаеву, весь тон которого обнаруживает, что я не хочу верить даже очевидности. Затем, как уже упоминал, я отправил на всякий случай два своих возражения «для цензуры» Бугаеву; затем пришел его ответ
