худощавый германец; ничто же так не противоположно буддизму, как германизм (Шопенгауэр – гениальный урод![550]); подумайте только, Нирвана и Валгала [551]; сидение, поджав под себя ноги, с глупо блаженной улыбкой и Полет Валькирий[552]. Мельников пишет анпандо[553] (как говорят нижегородские купчихи) к Also sprach Zarathustra – так говорит Гаутама (Будда). В то же самое время: он считает Ницше предтечей воплощения Св. Духа (третьего царства), увлекается сектантством и смеется над тем, что в XX (?!) веке затеяли открывать мощи. Все это пока производит на меня впечатление странной смеси. Мне кажется, что его интерес к религии какой-то профессорский, какой может быть к химии или юриспруденции. Мельников и Назарий – единственные мои гости.
Вот что Мельников рассказал об открытии мощей Серафима[554], находя, что великий дух последнего профанируется этим нелепым обрядом: место действия, на границе Нижегородской (С<ерафимо>-Дивеевский монастырь) и Тамбовской (Сарово) губерний, начальниками которых состоят лютеране, относящиеся очень корректно, но весьма скептически к вопросу о нетленности мощей. За некоторое время до того, как Владимир Московский с двумя преосвященными Нижегородским и Тамбовским[555] отправились в Сарово, к атаману Унтербергеру, явился о. Серафим (Чичагов, автор Летописи[556]) и предупредил его, что, согласно завету преп<одобного> Серафима, мощи его могут оказаться не в Саровском монастыре (Тамбовская губерния), а в Дивееве (Ниж<егородская> г<уберния>), и что он считает долгом поставить его превосходительство в известность относительно этого обстоятельства. В ответ на это наш бисмарковский Тарас Бульба[557] совсем наивно сказал монаху: ну это, я говорю, вы как там знаете молитесь, но весь вопрос в том[558], что меня следует заранее (?) предупредить об этом чуде, а то народ бросится как угорелый из Сарова в Дивеево, а за порядок в последнем месте отвечаю я, а не тамбовский губернатор… Вскоре после этого три вышеупомянутых архиерея в сопровождении исправника отправились в Сарово освидетельствовать мощи… Когда приступили к самому акту и приподняли крышку гроба, то исправник удалился по просьбе архиереев… Вот это-то удаление исправника и подало, основательно или нет (Мельников полагает, что основательно), повод к толкам, что в гробу найден истлевший скелет и что если бы в нем находились нетленные мощи, то исправника незачем было бы выпроваживать… Скандал, говорит Мельников, страшный! И неизвестно, что теперь будет предпринято… Так говорит Гаутама… то бишь Мельников, который чрезвычайно высоко ценит личность старца Серафима. Что же говорят остальные интеллигентные нижегородцы и тамбовцы, Вы, дорогой Борис Николаевич, легко можете себе вообразить. Получается нечто подобное тому, что Достоевский написал об обстоятельствах, сопровождавших кончину Зосимы[559]. Вот только, кажется, наш Алеша, в отличие от Карамазова[560], спокойно отнесся к буре в Сарове. Он писал мне, по крайней мере, что мощи Серафима обнаружатся не тогда, когда захочет начальство, а когда пожелает этого сам Серафим…[561] Блажен, кто верует! Грустно!!
–Спасибо за яркую передачу Вашего впечатления от картины Врубеля. Убежден, что Врубель трактовал тему Фауста в том роде, как это сделал Лист и Вагнер в музыке. «Сгущенно»? С большей, нежели у Гёте, дозой дионисовского элемента? Но вот вопрос: куда делся Мефистофель?? Не есть ли картина Врубеля – отчасти фокус? Вот лань, вот пес, а где охотник? Знаете, есть такие картины. Дети любят их. Фауст ведет под руку Маргариту. Ищи Мефистофеля! А он где-нибудь среди листвы опрокинувшись заглядывает прямо в лицо зрителю, и удивляется последний, как это он раньше его не заметил.
–24 марта. Странный день был 21-го марта. В Петербурге мороз и снежная метель; в Москве летняя жара и гроза. В Нижнем слякотно; и снег и дождь. Мне показалось в этот день, что черт с насмешкой, временно куда-то удалившийся, возвратился; я даже как будто видел его: в нем всего 1? аршина и он очень похудел и отощал; должно быть, хронический насморк одолел его. Примите это мое сообщение как полу-шутку. Я действительно что-то вроде черта видел и притом не однажды за эти дни, что-то небольшое, тонкое, изогнутое и серое… и вовсе не страшное… Я как-то даже легкомысленно не придал этому видению никакого значения.
–Как Вы, должно быть, знаете уже из письма моего Алексею Сергеевичу, Ваша статья Церковь и Интеллигенция прошла в Приднепровском Крае[562]. Прошла давно еще в конце декабря; я ничего не знал об этом, т<ак> к<ак> как раз в то время мне почему-то прекратили высылать газеты. Желание Ваше (коему я вовсе не сочувствую), таким образом, не осуществилось, и Вы волею-неволею получаете прилагаемые при сем 20 рублей. Скромный этот гонорар как раз послужит Вам для путевых издержек из Москвы в Нижний и обратно летом. –
* * * * * * * * *Вечером. В промежутке между чтением гранок, которые названы Маней Брате<нши>… поганками, – я взял Заратустру, открыл Ausser Dienst (случайно) и на первой странице прочел следующее о черте. Aber der Teufel ist nie am Platze, wo er am Platze waere: inmer kommt er zu spaet, dieser vermaledeite Zwerg und Klumpfuss…[563] Подчеркнутое мною указывает, что и Ницше видел черта ростом эдак в 1? аршина, не более… Вообще вся глава Ausser Dienst (советую ее Вам перечитать) – заслуживает внимательного изучения. В ней – бездна души Ницше освещается так сильно, что сквозь его поверхностное богоотрицание светится хранящееся на дне сокровище любви к Богу, сокровище, которое он в детстве и в первой юности (см. биографию) зарывал все глубже и глубже и зарыл так глубоко, что потом сам потерял его местонахождение.
