Ганиил подплыл к пробуждению, словно тонувший человек, который теперь выброшен на берег и не понимает, сумеет ли он отдышаться — вовремя ли океан избавился от него? Хотя мучительная боль в груди сменилась тупой ломотой, голова Мордайна распухла от скрытных, настойчивых голосов. Они шептали из глубокого теневого слоя памяти, призывая его принять убийственную, неопровержимую истину, и напоминали жужжащих мух, что слетелись на сны падальщика.
«Что со мной происходит?», — взмолился Ганиил, обращаясь к ним.
— Соберись с мыслями, дознаватель, — ответил иной, грубый шепот, оборвавший бормотание теней. — Твой узник ждет.
Открыв глаза, Мордайн увидел Калаверу, который стоял над ним, будто статуя, высеченная из камня.
«Он был тут всю ночь? — эта мысль внушила ему отвращение, но оно сменилось смятением, когда Ганиил осознал, где находится. — Почему я в камере?»
— Я переместил тебя в арестантский вагон для твоей же безопасности, дознаватель, — объяснил космодесантник. — Наши враги проникли на этот транспорт.
— Ивуджийцы…? — спросил Мордайн через пересохшие губы.
— К сожалению, перебиты, — ответил Калавера.
«Перебиты невидимыми врагами на скоростном поезде посреди глухомани? — безучастно подумал Ганиил, тяжело поднимаясь с койки. — Тебе даже наплевать, поверю я в это или нет».
— Я буду стоять на страже, — добавил великан. — Ты должен исполнить свой долг, дознаватель.
«Да, должен, — согласился Мордайн, — иначе голоса у меня в голове примутся орать. А я не желаю слышать, что они хотят мне сказать».
Набросив куртку на плечи, Ганиил заметил, что лазпистолет пропал.
Молодой часовой тоже пропал, и никто не сменил его у камеры заключенного. Дознаватель ничего на это не сказал, но понял, что остался наедине с врагами.
— Ты слабеешь, Ганиил Мордайн, — произнес чужак, увидев его в дверях. — Задавай вопросы, пока не испустил дух.
— И ты будешь отвечать честно, ксенос?
«В конце концов, что ты теряешь?»
Узник задумался над этим.
— Да, буду.
«Он признал свое имя, — вспомнил дознаватель, — но это ничего не значит. Нужно убедиться, что передо мной действительно он».
— Зоркий Взгляд, — пробормотал Ганиил, пробуя имя на вкус, как сделала бы лейтенант Омазет. — Что означает это прозвище, чужак?
— Для тау оно означает всё, — отозвался тот. — Родословную и септ, касту, чин и завоевания.
— Завоевания? Но ведь ими занимается исключительно каста огня?
— Ты неверно понимаешь суть завоеваний, гуэ’ла. Дипломат касты воды может заслужить имя Нежного Меча, если её лесть изящна, словно клинок; ремесленник касты земли…
— Я знаю принцип, — отрывисто перебил Мордайн, — но могу поспорить, что для тебя не все завоевания одинаковы.
— Те, что совершает каста огня, важнее прочих, — согласился ксенос, — ведь без нашей силы все остальные были бы просто пылью на ветру.
— И в честь какого завоевания ты назван Зорким Взглядом?
— Здесь воплощен первый и прекраснейший завет шас’ва, — черные глаза чужака блеснули ледяной гордостью. — Я знаю своего врага так же, как самого себя, и, на самом деле, лучше, поскольку враг мой — лишь блеклая тень меня. Я вижу, как видит он, думаю, как думает он, и реагирую на его действия ещё до того, как он замыслит их.
— Этим ты занимаешься и сейчас?
— Дознаватель, ты был бы глупцом, если бы считал иначе.
— Тогда скажи мне, ксенос, какое действие я совершу сейчас?
«Потому что, черт меня подери, сам я и понятия не имею…»
— Ты узнаешь, когда я буду ждать твоего прихода, гуэ’ла.
Так всё и началось.
Неизбежно у них зашла речь об Аркунашской войне, где Зоркий Взгляд прозорливо спланировал истребление орков — бе’гел, так он называл их — и тем заслужил свое прозвище. Ганиил ожидал гордых речей, но вместо этого тау помрачнел, вспоминая ту кампанию.
— Это был долгий и жестокий конфликт, — сказал чужак. — Многие воины огня погибли в схватках на той отравленной планете, но я не могу не признать красоты…
— Красоты? — переспросил Мордайн. — Планеты ржавчины и убийственных песчаных бурь?
