университет, когда он выступал несколько суровым проповедником и наставником своих сестер и братьев, облик теперешнего Константина видится несколько иным. Несмотря на тяжелые минуты, которые находили на него, он был склонен к веселью, к забавам, к мистификациям, к пародии. Сполна проявилось его природное остроумие.
Шутки и эпиграммы сочиняли и Клюшников, и сам Станкевич, но завзятым пародистом, имевшим свою литературную маску (К. Эврипидин), был в кружке именно Аксаков. Об одном объекте его пародий – собирательном противнике скептической школы – мы уже упоминали. Другой мишенью стал модный нашумевший поэт В. Г. Бенедиктов.
Автор стихотворного сборника (1835), имевшего сенсационный успех, исторгавшего слезы восторга у молодых читателей – гимназистов, чиновников, литераторов, – он сразу же вызвал в кружке Станкевича критическое отношение. «Бенедиктова я читал… – сообщает Станкевич Неверову 10 ноября 1835 года. – Он не поэт или пока заглушает в себе поэзию… Что ни стих, то фигура; ходули беспрестанные… Набор слов самых звучных, образов самых ярких, сравнений самых странных – души нет!»
В своих пародиях Аксаков дает почувствовать вычурность языка и стиля Бенедиктова. У Эврипидина скала – это «дитя первобытной природы», орел – «бурнокрылый», а поэт, убежавший из города на природу, в степь, видит, «как небо свесило со всех сторон свои края». Надо признать, что некоторой изобразительностью эти стихи обладали, но их критики сосредоточились на главном – выспренности, надуманности, неестественности, фальши. Бенедиктов воспринимался в качестве антипода Пушкину или Гоголю, то есть искусству истинному и высокому.
Новый этап духовного развития Константина отразился на жизни всего семейства. Возникли связующие нити между двумя объединениями: кружком и семьей – кружком Станкевича и семьей Аксаковых. Участники кружка через молодого Аксакова познакомились с Сергеем Тимофеевичем, стали бывать в его доме. По письмам Станкевича видно, что он часто заходит к Аксаковым, обедает у них, встречаясь порою с людьми из окружения Сергея Тимофеевича, достаточно ему чуждыми (так, в апреле 1834 года он «имел случай видеть там пренарядного шута – М. Н. Загоскина»). Находясь же в Удеревке, Станкевич передает в письмах привет и Константину, «и всему почтенному его семейству».
Бывали у Аксаковых и другие участники кружка. Весной 1835 года в дом на Сенной пришли студенты, чтобы преподнести Надеждину золоченый кубок по случаю выхода его из университета (профессор временно жил у Аксаковых). Иван Аксаков запомнил, что среди пришедших были Станкевич и Строев («Русь», 1881, № 8, с. 15).
А в мае того же года Сергей Тимофеевич приглашает к себе домой Станкевича – слушать комедию Гоголя «Женитьба» («Женихи») в чтении автора (чтение, правда, не состоялось; Гоголь сказал, что забыл рукопись).
На встречу с Гоголем был приглашен и Белинский. В свое время, будучи цензором Московского цензурного комитета, С. Т. Аксаков участвовал в том заседании, на котором была запрещена пьеса Белинского «Дмитрий Калинин». Трудно сказать, знал ли Белинский об этом, но, во всяком случае, между ним и Аксаковым-старшим установились хорошие отношения. Сергей Тимофеевич с вниманием и интересом присматривался к стеснительному, болезненному и сдержанно-страстному молодому человеку, вчера еще никому не известному, а сегодня знаменитому литературному критику.
Позднее, когда материальные обстоятельства Белинского усложнились, Сергей Тимофеевич энергично помогал ему: дал свое поручительство для издания составленной критиком «Грамматики», принял в качестве преподавателя русского языка в Константиновский межевой институт, где был директором.
И невольно атмосфера кружка затрагивала своим дыханием Сергея Тимофеевича. Люди к нему близкие и уже достигшие положения, например Погодин, по мере интеллектуального развития студентов, углубления их интереса к новейшей немецкой философии невольно отдалялись от них. «Что же касается Сергея Тимофеевича Аксакова, – отмечал В. Шенрок, – то он по гибкости своего ума и мягкости характера, оставаясь в кружке Погодина и Шевырева, много воспринял тем не менее и от философского круга товарищей своего сына…»
Влияние молодых людей на Сергея Тимофеевича особенно заметно в его отношении к Гоголю. Правда, Аксаков-старший и сам был исполнен огромного интереса к гоголевскому творчеству, горел желанием понять и принять его. И все же, видимо, не случайно говорил он о приоритете своего старшего сына. Ведь важно еще было, как понимать Гоголя, в какой мере и в каком объеме.
В марте 1835 года С. Т. Аксаков писал находившемуся в Петербурге Надеждину: «Скажи Гоголю, если он не совсем забыл меня, что я от него без ума и что „Старосветских помещиков“ предпочитаю даже „Тарасу”, хоть многими местами в нем истинно очарован. Но к черту гофманщину. Он писатель действительности, а не фантасмагории!» Отзыв этот порождает ряд вопросов. Почему Сергей Тимофеевич упоминает только «Тараса Бульбу» и «Старосветских помещиков»? При чем тут «гофманщина»? Чтобы понять это, нужно рассмотреть суждение Аксакова в связи с другими фактами отношения к творчеству Гоголя.
Сергей Тимофеевич написал свой отзыв под непосредственным впечатлением от двух частей «Миргорода», только что появившихся в Москве. Именно в «Миргороде» Аксаков прочитал «Тараса Бульбу» и «Старосветских помещиков» – наряду с «Вием» и знакомой ему еще по «Новоселью» «Повестью о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем».
Надо учесть еще, что повести «Миргорода» воспринимались на фоне другого гоголевского сборника – «Арабески» (тоже в двух частях), вышедшего двумя месяцами раньше. В «Арабесках» были опубликованы повести «Невский проспект», «Портрет», «Записки сумасшедшего», объединенные и общностью материала (жизнь большого современного города, столицы империи), и сходством художественного почерка (острое совмещение различных тематических и
