разноплеменного населения – все это выделяло Астрахань из числа других губернских городов. Потом впечатления Ивана несколько поблекли, удовлетворение сменилось разочарованием, досаждали комары, зной, отсутствие тени, пасущийся на улицах скот. «И здесь-то провести лето, а не на берегах Вори!»
Несмотря на это, Иван Сергеевич полон интереса ко всему окружающему, все подмечает и все передает в своих письмах: его интересует и порядок действия губернских учреждений, и способы приготовления осетровой икры, и обычаи и моды горожан, и причуды водной стихии, порою уподоблявшей Астрахань Венеции и вызвавшей к жизни единственную в своем роде поговорку: «Астраханский мужик осетра на печи поймал». К быту и условиям существования мужика Иван Сергеевич особенно внимателен, но впечатления его на сей счет однообразны и безотрадны.
«Недавно сидел я вечером в избе, где потолок был черен как уголь, от проходящего в дыру дыма, где было жарко и молча сидело человек пять мужиков. Молодая хозяйка одна, с грустным выражением лица, беспрестанно поправляла лучину, и все смотрели на нас как-то странно. Мне было совестно и тяжело. Это освещение в долгие зимние вечера, эта женщина, безо всякой светлой радости проводящая рабочую жизнь, и мы, столь чуждые им… Право, есть на каждом шагу в жизни над чем позадуматься, если несколько отвлечешь себя от нее».
Не так путешествовал шесть лет назад Константин и не такие он писал письма с дороги! Иван Сергеевич помнит об этих письмах: они читались и обсуждались всею семьей, как теперь – он это знает – будут читаться и обсуждаться его письма. И он задним числом вступает, что ли, в соревнование с братом: «Кажется, письмо довольно обширно и подробно: чуть ли я не одержал верх над Константином».
Главное отличие, однако, заключалось не в объеме или количестве подробностей, а в направлении интереса, в складе ума. Константин больше прислушивался к своему внутреннему голосу, Иван – к голосам жизни. Константин ищет в окружающем созвучия собственным настроениям и мыслям, Иван добивается не созвучия, а проверки: подтверждения или опровержения. «Отвлечь себя от нее», то есть от наблюдаемой действительности, Константин не умел и не хотел; для Ивана же это первое требование. Он не скован предвзятой мыслью, открыт всем впечатлениям бытия. Поэтому путешествие и разлука для Константина – тяжкая невзгода, которую поскорее надо пережить. Для Ивана это почти необходимость, потребность ума.
Ревизия, в которой довелось участвовать Ивану Сергеевичу, не в пример большинству других ревизий, предпринимавшихся правительством, проводилась весьма основательно. Тон задавал князь Павел Павлович Гагарин, по словам Ивана Аксакова, человек «огромных способностей», достойный как минимум поста министра, но недолюбливаемый царем и поэтому «заживо погребенный в сенаторах». Несмотря на свои пятьдесят пять, Гагарин работал по 14 часов в сутки; читал все бумаги, на чай, кофе, сигары отводил не более 10 минут и от подчиненных требовал такого же рвения.
Что же, это вполне отвечало устремлениям Ивана Сергеевича. К своим обязанностям он относился серьезно и честно, веря, что деятельность чиновника, если он строго выполняет закон, чужд злоупотреблений и корысти, способна решительно поправить ход государственного механизма. Он видел перед собою высокую, благородную цель, открывшуюся перед ним еще в стенах Училища правоведения. И теперь представилась возможность посвятить ей все силы.
Князь Гагарин, тотчас же разгадавший характер своего молодого сотрудника, стал нагружать его одним поручением за другим. Аксакову дается задание обревизовать казенную палату – одно из главных губернских учреждений, затем ему «улыбаются еще уголовная палата, рыбная экспедиция…». А «ревизовать рыбную экспедицию – все равно что дотронуться до пыльного платья: вся комната делается полна пылью». Иван Сергеевич «дотронулся» – и нашел бездну злоупотреблений, которые требуют самого сурового наказания. «Я сделался ужасным чиновником и думаю беспрестанно, но не о настольных регистрах, а о выгодах правительства и народа». Аксаков еще верит, что «выгоды правительства и народа» совпадают.
Поручили Ивану Сергеевичу ревизовать и штаб военного губернатора, строительную комиссию, комиссию народного продовольствия, которою ведал сам губернатор, канцелярию губернатора, уездный суд… Просто уму непостижимо, сколько работал этот человек. Больше, чем остальные чиновники, вместе взятые, – занимался он по шестнадцать часов в сутки.
В семье беспокоились, не повредила бы такая работа его здоровью, а гордая Ольга Семеновна увидела еще в этом знак пренебрежения к ее сыну. Она сравнила Ивана с волом или лошадью; сказала, что окружающие почитают его «пошлым работником, возвышенным Акакием Акакиевичем».
Жалость, даже и родственная, глубоко оскорбляет Ивана Сергеевича. «Горда моя душа, – пишет он родителям, – и щекотится всяким негодованием и сожалением, касающимся моих внутренних, личных достоинств».
Однако чем больше злоупотреблений открывал Аксаков, тем больше маячило за ними новых. Словно в бездонное болото он погружался. Приводили в отчаяние не только преступления явные, но общая моральная атмосфера, в которой стирались границы между добром и злом, правдой и кривдой, исчезали такие понятия, как честь и справедливость. Когда, например, Иван Сергеевич ревизовал земский суд, то нашел там «такое наивное невежество законов и служебного порядка», что чиновники даже не считали нужным (или не могли) подыскать соответствующие «оправдания». «Удивительно, право, как люди могут жить покойно и счастливо в такой глуши, безо всяких интересов или с такими мелкими интересами, в такой грязной жизни, что жалко, просто жалко. И по крайней мере 7/8 человечества плещутся в такой животной жизни!»
На каждом шагу Ивану Сергеевичу вспоминались гоголевские типы и сцены. «Но что хорошо в мире искусства – часто отвратительно в жизни. Даже грустно! Сколько в тебе дряни и гнилья, Россия!»
К тому же Иван Сергеевич постепенно стал понимать то, что так гениально было схвачено Гоголем в его «Ревизоре», – искусственность и бесплодность ревизии как некоего административного действа. Ведь ревизуемый меньше всего заинтересован в том, чтобы открылось истинное положение дел, он лишь
