старается все выставить в лучшем виде, «в ажуре». Но и ревизующий вольно или невольно камуфлирует себя и высшие инстанции, представляя их всезнающими, благими и всемогущими. Обе стороны знают, что это не так, не верят друг другу, но исполняют требуемые роли. Возникает обоюдный и, так сказать, молчаливо условленный обман, – несмотря на честность и серьезность намерений отдельных лиц, таких как Иван Аксаков или, скажем, князь Гагарин. Логика социальных отношений была сильнее личных достоинств.
Когда Иван Сергеевич поначалу настаивал на том, чтобы члены комиссии являлись жителям только в официальном обличье и скрывали свою частную, повседневную жизнь, то он тоже невольно участвовал в соблюдении установленного ритуала.
Чего же боялся Аксаков? Какие опасности возникли бы в том случае, если бы выдержать роли не удалось?
«Мне досадно, – признается Иван Сергеевич, – что магический круг неприступности и строгости разбился, свободно переступают его астраханцы и, подходя ближе, видят, что мы тоже такие же люди, как и все другие, т. е. тяготимся трудом и службою, не выдержали характера, стали ленивы и беспечны, и все нам трын-трава». Нет ореола таинственности и неприступности – нет и необходимой действенности и эффекта.
Постепенно Иван Сергеевич начинает охладевать к обязанностям ревизора. Но не к службе вообще: его практический ум полон проектов, идей; Аксаков постоянно раздумывает над тем, какие можно внести улучшения и усовершенствования. «Вообще надо признаться, что ревизия, поселив во мне еще большее отвращение к канцелярской службе, возбудила во мне сильное участие к делам государственным… и конечно, будь у нас несколько другой порядок вещей (но, во всяком случае, не времен царя Алексея Михайловича и бояр), я бы никогда не оставил службы и предпочел бы ее всем другим занятиям».
Пример с царем Алексеем Михайловичем метит в славянофилов, идеализировавших допетровскую Русь. Очень жаль, считает Иван Сергеевич, что они не имеют возможности видеть то, что ежедневно наблюдает он. Им бы «ближайшее узнание современной России и применения государственного механизма к народу показало бы вполне, что древние формы управления и законодательства решительно обветшали». Впрочем, Константин «с последним моим мнением… разумеется, не согласен», добавляет Иван Сергеевич.
Через все письма Ивана Аксакова из Астрахани, а затем из Калуги, Серных Вод, Молдавии и иных мест, через все его долгие годы странствий проходит скрытая или явная полемика со старшим братом. Иван Сергеевич не подвергает сомнению
«Я благодарен ревизии, – пишет он родителям, – не только за узнание службы, но и за опытность, ибо переворачивая народ со всех сторон, во всех его нуждах, узнаю его настоящие потребности лучше. И всем, порицающим современное, можно смело сказать, что они не могут быть организаторами будущего общества… Константину следовало бы попутешествовать по России настоящим образом, а не проездом».
Ивану Сергеевичу «досадно, что у нас, в особенности в Москве, в известном кругу (то есть в кругу славянофилов. –
Иван Сергеевич думает о том, как отнесутся к его мыслям в семье: отесенька согласится «хоть отчасти», побранив «за некоторую резкость выражений»; маменька одобрит, желая видеть своих сыновей действительно «полезными людьми»; Гриша и одобрит, и готов будет «вместе подвизаться»; а вот Константин… «Константин не только не согласится, но не захочет даже вникнуть в мои слова, обратить на них внимание, а что всего больнее: рассердится даже».
Иван Сергеевич приходит к убийственному сравнению: «Костя, точно паук, наткал около себя хитросплетенную паутину и целый день цепляется по ней, так что не может идти по простому и прямому пути, а должен делать разные сложные повороты и уступы… Я боюсь, чтобы он наконец в ней не запутался».
Содержался в полемике Ивана Сергеевича с братом и глубоко личный мотив – самоутверждение. Сколько раз рядом с Константином, с его блестящими способностями, самоуверенностью, решительностью, приходилось Ивану уходить в тень, стушевываться, ощущать свою слабость… Оказалось, что и у него есть своя сила, и он кое-что умеет и понимает.
Помимо полемики с братом приходилось Ивану Сергеевичу вести и постоянный спор с самим собою, причем по самому главному жизненному вопросу. Речь шла уже не о характере служебной деятельности, но о том, нужно ли и полезно ли ему служить вообще. Правильную ли дорогу он выбрал в жизни или неверную, не свою.
Едва кончив училище, Иван Аксаков написал мистерию «Жизнь чиновника», открывающуюся следующей по-гамлетовски поставленной дилеммой: «Служить? иль не служить? да, вот вопрос! Как сильно он мою тревожит душу!»
Герой мистерии решает «служить», он проходит весь путь чиновника, но в конце его поприща некий «таинственный голос» открывает умирающему, что он «к иному был назначен» и не угадал своего жребия:
