развитый и уж, во всяком случае, чуждый тем высоким интересам, которые царили в прямухинском гнезде. Варвара мужа не любила. Все больше и больше тяготилась она связью с ним.
После рождения сына Саши – в ноябре 1835 года – Варвара проводила большую часть времени в Прямухине; с мужем она почти не виделась.
Родители не теряли надежду, что отношения их поправятся. «Стерпится – слюбится», – подумывал старик Бакунин. Но тут-то и определилось различие между старшим и молодым поколением бакунинского семейства. Михаил, считая, что брак без любви безнравствен и недопустим, ни за что не хотел мириться с создавшимся положением. Осенью 1836 года, как раз во время пребывания в Прямухине Белинского, он стал обдумывать план «Варинькиного освобождения».
Белинский в это время полностью сочувствовал планам Мишеля. Он тоже считал, что брак без любви безнравствен, и, глядя на Варвару, разрывался между осуждением и глубокой к ней симпатией. «Я холодно удивлялся ей, когда думал о ней, и глубоко любил ее, когда смотрел на нее не думая, в немом созерцании».
Но больше всех из сестер внимание Белинского привлекала Александра. Она была самой младшей, ей только исполнилось двадцать. Белинский про себя отметил ее очаровательные черты – «это лицо, этот голос, эти волны темных локонов…».
Все казалось Белинскому в Прямухине необычным и новым. После изнуряющего ежедневного труда, журнальной поденщины – ведь на Белинском лежали немалые заботы по редактированию «Телескопа» и «Молвы», – после постоянных мыслей о заработке, о хлебе он мог наслаждаться спокойствием и довольством. Забывались или притуплялись страдания, причиненные «историей с гризеткой».
Невольно при взгляде на обитателей прямухинского гнезда Белинскому вспоминался родной дом в Чембаре: какая разница! Там – мелкий деспотизм отца, сплетни и кумовство матери, жестокость, побои, удушливая мещанская атмосфера. Здесь – высокие умственные запросы, литературные чтения, обсуждение новых книг, музыкальные вечера, хоровое пение.
«Я ощутил себя в новой сфере, увидел себя в новом мире; окрест меня все дышало гармонией и блаженством, и эта гармония и блаженство частию проникла и в мою душу», – говорил позднее Белинский.
Станкевич чутко уловил перемену в настроении Белинского. По доходившим до него откликам он знал, чем живут и дышат его прямухинские друзья. В сентябре он сообщал из Удеревки Неверову: «Я получил письмо от Мишеля… Белинский отдыхает у них от своей скучной, одинокой, бурлацкой жизни. Я уверен, что эта поездка будет иметь на него благодетельное влияние».
Но отнюдь не только для отдыха отправился Белинский в Прямухино.
В тисках московской жизни, в журнальной суете ему так не хватало времени для занятий, для пополнения своих знаний. И вот теперь открылась возможность спокойного систематического труда.
Белинский разделял интерес друзей к философии. У него были замечательные способности к этой науке, выдающийся дар диалектика. Но плохое знание французского языка и незнание немецкого закрывали ему путь к первоисточникам. Приходилось зависеть от товарищей, которые пересказывали или переводили ему новейшие сочинения. Правда, по одним намекам, по отдельным фразам он умел настолько проникнуться духом какой-либо новой философской системы, что затем развивал ее свободно и оригинально.
В Прямухине Белинский проходил свой очередной философский курс. Инициатором этого курса стал Бакунин, а его главной темой – учение Фихте.
«Много прошел я курсов, – писал впоследствии Белинский Бакунину, – но важнейшим была первая поездка в Прямухино. С этих пор я подружился с тобой… Ты сообщил мне фихтеанский взгляд на жизнь – я уцепился с энергиею, с фанатизмом…»
Полученные от Бакунина сведения Белинский глубоко продумал и переработал. Он стремился развить собственную систему взглядов, в которой идеи Фихте послужили бы почвой для этических выводов, и притом таких, которые бы находились в русле многолетних раздумий самого критика.
Еще в «Литературных мечтаниях», два года назад, Белинский настаивал на активности человека, писал о его свободной воле. От человека зависит, каким путем ему идти: подавить ли свой эгоизм, жертвовать всем для блага ближнего или же угнетать и притеснять себе подобных. Теперь, опираясь на идею Фихте о первенствующей роли человеческого сознания, Белинский развил мысль об активности в целое учение. Учение о совершенствовании и каждого в отдельности, и всего человеческого рода в целом. «Эта сладкая вера и это святое убеждение в бесконечном совершенствовании человеческого рода должны обязывать нас к нашему личному, индивидуальному совершенствованию… Иначе что же была бы наша земная жизнь?..»
Все эти мысли Белинский высказывал в обширной статье, над которой работал в Прямухине, в своей небольшой комнатке на втором этаже. Статья писалась по поводу философской книги одного магистра, Алексея Дроздова, о которой давно бы уже никто не вспоминал, если бы его имя невольно не увековечил Белинский.
Когда работа в основном была уже закончена, Белинский решил прочесть статью на семейном литературном собрании. Все с интересом ждали этого часа. Белинский приехал в Прямухино не безвестным юношей, но критиком с именем. Многие его считали человеком с крайностями, задирой, но в таланте его почти никто не сомневался.
Чтения проходили успешно. С особенным интересом слушала Белинского Татьяна Бакунина. Ее внимательный, глубокий взгляд воодушевлял Белинского. Правда, ему больше хотелось, чтобы это была младшая сестра, Александра. Она начинала уже ему нравиться…
Через несколько дней Татьяна написала письмо младшим братьям, проживавшим в Твери, где они учились в гимназии. Татьяна передавала свои
