обвесившим ее, когда она покупала котлеты. Инцидент закончился объяснением у комиссара полиции.
Больше ничего не было.
Что касается других инсинуаций сотрудника «La Plume», то я презираю их. Кроме того, нельзя отвечать на подобные вещи, если автор их прячется под маской.
Жорж Дюруа».
Вальтер и вошедший в эту минуту Жак Риваль нашли, что этот ответ достаточен, и было решено, что он появится в тот же день после хроники.
Дюруа рано вернулся домой, немного взволнованный и обеспокоенный. Что ему ответит его противник? Кто он такой? Почему он так грубо его преследует? Зная обычаи, господствующие в среде журналистов, можно было опасаться, что эта историйка зайдет далеко, очень далеко.
Он провел беспокойную ночь.
Перечтя на другой день свою заметку, напечатанную в газете, он нашел ее более резкой, чем она сначала ему показалась, когда он писал ее. Пожалуй, следовало смягчить некоторые выражения.
Весь день он был тревожно настроен и снова провел беспокойную ночь. Он встал на рассвете, чтобы поскорее купить номер «La Plume», где должен был появиться ответ на его заметку.
Погода снова изменилась, был сильный мороз. Застывшие канавки тянулись вдоль тротуаров ледяными лентами.
Газет еще не приносили, и Дюруа вспомнил тот день, когда была напечатана его первая статья «Воспоминания африканского стрелка». Ноги и руки у него закоченели и начали болеть, в особенности кончики пальцев. Он принялся бегать вокруг газетного киоска, сквозь окошечко которого виднелся только нос и красные щеки продавщицы, прикрывшейся капюшоном и сидевшей на корточках возле грелки.
Наконец, рассыльный передал в окошечко ожидаемую кипу газет, и продавщица протянула Дюруа развернутый номер «La Plume».
Он стал искать глазами свое имя и сначала ничего не нашел. Он уже вздохнул с облегчением, как вдруг увидел заметку, выделенную двумя чертами:
«Господин Дюруа из «Vie Francaise» написал опровержение, но, опровергая, он при этом лжет. Он признает все же то, что госпожа Обер действительно существует и что ее обеспокоил агент полиции. Остается только прибавить одно слово: «нравов», — и все будет в порядке.
Но совесть у некоторых журналистов находится на одном уровне с их талантом.
И я подписываюсь:
Луи Лангремон».
Сердце у Жоржа усиленно забилось. Он вернулся домой, чтобы одеться, не отдавая себе отчета в том, что он делает. Его оскорбили, и оскорбили так, что никакие колебания были невозможны. Из-за чего? Из-за каких-то пустяков. Из-за старухи, поссорившейся с мясником.
Он быстро оделся и отправился к Вальтеру, хотя было только восемь часов утра. Вальтер уже встал и читал «La Plume».
— Отступать нельзя, — торжественно сказал он, увидев вошедшего Дюруа.
Молодой человек ничего не ответил. Издатель продолжал:
— Сейчас же идите к Ривалю; он обо всем позаботится.
Дюруа пробормотал какие-то бессвязные слова и отправился к фельетонисту. Тот еще спал; услышав звонок, oн вскочил с постели. Прочитав заметку, он сказал:
— Черт возьми! Придется к нему поехать. Кто у вас будет вторым секундантом?
— Не знаю.
— Может быть, Буаренар? Хотите?
— Хорошо. Пусть будет Буаренар.
— Вы хорошо фехтуете?
— Совсем не умею.
— Черт возьми! А из пистолета стреляете?
— Немного.
— Прекрасно. Пока я буду устраивать все, что надо, вы поупражняйтесь. Подождите меня минутку.
Он прошел в свою уборную и вскоре вернулся, умытый, побритый, корректный.
— Пойдемте, — сказал он.
Он жил в нижнем этаже маленького домика; он провел Дюруа в подвал, в огромный подвал, наглухо закрытый со всех сторон и превращенный в фехтовальный зал и в тир.
