– Послушайте, химэгими, – обратились они к ней, – вслед за Вишневым цветом распускаются цветы глициний, весна и лето – близкие соседи. Осенью же милее всего цветы хризантем. Вот на эту тему, химэгими, и сочините стихи.
Химэгими ответила:
– Ах, трудную работу вы мне задали! Служу я при бане и умею только качать воду при помощи водяного колеса. Вот и все мое искусство! Где же мне стихи сочинять, я об этом и понятия не имею. Покажите вы сначала, как это делается, а потом и я как-нибудь попробую!
Но старшие невестки не отступились:
– Нет, химэгими, сегодня вы здесь главная гостья, вам и подобает начать первой.
Согласилась химэгими и, немного подумав, сложила вот какое танка:
Потом она взяла кисть.
– Попытаюсь я написать «дрожащей кистью» в старинной манере Тофу[79], – и, начертив несколько письмен, изумила всех.
– Уж не сама ли Тамамо[80] перед нами? – заговорили люди. – Нет, это не простой человек. Даже страх берет!
Между тем снова были поданы чарки с вином. Господин свекор предложил младшей невестке первую чарку.
– Прошу, закусите чем-нибудь, – сказал он и прибавил: – Есть у меня поместье величиной в две тысячи триста тё [81]. Тысячу тё я дарю химэгими, еще одну тысячу младшему сыну моему сайсё-но кими. Остальные же триста тё поделю поровну между тремя старшими сыновьями, каждому по одной сотне тё. А если кому из них этого покажется мало, тот мне не сын.
Старшие сыновья в глубине души сочли такое решение несправедливым, но принуждены были покориться. С тех пор стали они считать сайсё-но кими главным владетелем поместья.
К химэгими приставили свиту из двадцати четырех служанок во главе с кормилицей Рэйдзэй и поселили ее в покоях молодого сайсё.
Однажды сайсё сказал ей:
– Не верится мне, чтобы ты была из простого рода. Открой мне свое имя.
Химэгими смутилась, стала всячески отговариваться, но имени своего не открывала. Не хотелось ей позорить свою мачеху…
Время шло. У химэгими родилось много сыновей. Она была счастлива, но не забывала свою матушку в поминальных молитвах.
Захотелось ей повидать отца, чтобы он полюбовался на своих внучат.
А между тем мачеха была так жадна и зла, что все слуги ее покинули, разбежались кто куда. Понемногу она впала в бедность и не могла найти жениха для своей единственной дочери. Мать и дочь возненавидели друг друга и постоянно ссорились между собой.
«Что делать мне в этом злосчастном доме? Ничто больше не привязывает к нему моего сердца», – подумал отец и решил покинуть суетный мир и пойти молиться к святым местам. Вспоминая бывалые дни, печалился он об умершей супруге и о том, что нет у него любимой дочери. В таких мыслях дошел он до храма Хасэ и вознес там молитвы. Некогда по милости богини Каннон родилась у него прекрасная дочь, но потеряла она свою мать и обратилась в невиданного урода… Вдобавок мачеха оклеветала ее… Ах, как это горько, если мать лишь по имени мать! Горько он каялся в том, что поверил наветам второй жены и прогнал из дому свое родное детище. «А ведь она девушка нежного воспитания. Не привыкла она к голоду и холоду. Несчастная! На каком далеком берегу живет она теперь, какие бедствия терпит!» – Так думал он, терзаемый поздним раскаянием, и стал от всего сердца молиться!
– Ах, если дочь моя Хатикадзуки еще живет на свете, дозволь мне увидеться с ней хоть раз в жизни.
Случилось так, что молодой сайсё удостоился благоволения микадо и был поставлен верховным правителем трех провинций: Ямато, Кавати, Ига. Отправился он принести свою благодарность богине Каннон и взял с собою и всю свою семью. Дети весело шумели вокруг него, украшенные цветами, серебром и золотом.
Тем временем отец молодой госпожи горячо молился перед статуей Каннон. Увидели его люди из свиты сайсё и выгнали из храма: «Эй ты, нищий паломник, ступай прочь, убирайся отсюда!» Старик отошел в сторону и, глядя на прекрасных детей, залился слезами.
Люди стали его спрашивать:
– Скажи, паломник, о чем ты так горько плачешь?
Старик рассказал все, что с ним было, и назвал свое имя.
– Увы, эти детки, осмелюсь сказать, так похожи на мою потерянную дочь!
Услышала его слова химэгими и приказала:
– Позовите ко мне этого паломника!
Привели его на веранду возле храма.
Поглядела на него химэгими. Старик страшно исхудал, вид у него был самый жалкий, но не постыдилась она признать в нем родного отца и вышла к нему навстречу:
