Регина отрицательно качнула головой.
– Там рассказано про Рай, Чистилище и Ад. В последнем, девятом круге Ада мучаются самые страшные грешники – обманувшие доверившихся. Предатели, изменники.
– К чему ты это сейчас? – устало проговорила она.
Верно думает, что отца снова не ко времени понесло в литературные дебри.
– Если Ад в самом деле существует и если он именно таков, как его описал Данте, то этот круг как раз для меня.
– Пап! – Дочь вздохнула, сообразив, что он имеет в виду. – Ты про свои… увлечения пытаешься мне сказать? Так я давно все знаю. Мама рассказывала. Не переживай, она давно тебя простила.
Роберт Ринатович резко отодвинулся от нее, прижался к стене, словно ища защиты. Регина одарила его недоумевающим взглядом, в котором сквозили снисходительность и некоторая досада.
– Она меня да, простила. Машенька была человеком щедрой души, умела быть великодушной. Иногда ненавидела меня за мои мерзости, но долго не носила в себе злого чувства. До сих пор не понимаю, как она могла меня любить, но вот поди ж ты… любила. И прощала, да. – Старик задумчиво посмотрел куда-то вдаль, сквозь стену, на мгновение позабыв, что собирался сказать. – А вот я ее простить не сумел.
– Ты?! За что? – Губы дочери округлились, глаза широко распахнулись, и в этот миг она стала похожа на малышку, какой была когда-то.
– Машенька ушла от меня, когда устала от моих бесконечных похождений. Если бы мог, вернул бы все назад и никогда, ни за что не причинил бы ей той боли, от которой она так страдала. Но штука в том, что люди обычно слишком поздно понимают свои ошибки. Она забрала тебя и ушла. Тебе тогда шесть лет было…
– Семь, – поправила дочь. – Я в первый класс как раз пошла.
– А? Ну да, конечно, – виновато произнес он. – Целых шесть лет вы без меня жили. Когда я пришел к Машеньке обратно проситься, ты уже совсем большая была. У меня – ни кола ни двора. А мама твоя – умница. Она как меня бросила, в общежитие ушла жить, а после и квартиру получила. Знала бы ты, сколько раз я себя ругал: зачем опять влез в вашу жизнь? Вы так и жили бы без меня, и все бы хорошо было! Машенька, может, жива была бы сейчас…
– Хватит, пап, а? – Регине явно был неприятен этот разговор. – Чего ты добиваешься, не пойму? Хочешь, чтобы я тебя успокоила? Убедила в твоей правоте? Извини, не могу. Ты хоть знаешь, как я тебя ждала все те годы, что ты «искал себя»? Мама это так называла. Знаешь, как я скучала по тебе? И мама скучала, плакала… Но потом все как-то устаканилось, мы привыкли жить одни, нам стало хорошо, даже лучше, чем с тобой – спокойнее. Мы обустраивали нашу квартирку, вечерами болтали обо всем, пока готовили ужин… Но ты не мог оставить нас в покое! Оставить все как есть. Ты опять появился – оказалось, что искал ты себя не там.
Она встала и прошлась по комнате. Никогда прежде они не говорили об этом. Роберт Ринатович потрясенно смотрел на дочь. Он и не подозревал, что давно прошедшее было для нее все так же живо и болезненно.
– Она тебя, конечно, приняла обратно. Но я обижалась на нее за это, потому что… – Регина внезапно осеклась. Сообразила, наверное, что зря высказывает все это еле живому, несчастному старику. Ему и без того несладко: он напуган, как и все они, и выходка тети Риммы отняла остатки сил.
– Прости, пап. Меня занесло. Я не должна была этого говорить.
– Должна была! Обязательно должна! – воскликнул он. – Ты все правильно сказала! Жаль только, что ты решила, будто мне нужно, чтобы ты меня успокаивала. Я ведь не за этим начал разговор.
– Мне кажется, нам лучше поговорить позже.
– Нет! Именно сейчас! В общем… – Роберт Ринатович потер рукой лоб, стараясь привести мысли в порядок. – Я хочу, чтобы ты понимала, в каком настроении я вернулся. Я любил Машеньку, всегда любил ее одну, каких бы увлечений ни было. К тому времени я понял, что только с нею и могу быть счастлив. Мои мечты стать великом поэтом потерпели крах, в глубине души я всегда понимал, что… – он запнулся, – что я бездарен. Мне хотелось просто и тихо жить с Машенькой и с тобой, забыть все прежнее, начать работать. Она поняла меня, приняла. Я устроился в школу, стал пытаться наладить отношения с тобой, и в первое время все было хорошо. Я смирился, что жизнь моя изменилась, пописывал стишки, но… как-то легко, впервые не думая о том, что кто-то станет их читать. Просто так писал, для себя. А потом случилось это.
Регина уже не делала попыток прекратить разговор. Она напряженно вслушивалась в слова отца. Роберт Ринатович понимал: то, что она сейчас услышит, может окончательно оттолкнуть от него дочь, но молчать больше не мог.
– Вас не было дома, а мне что-то понадобилось, какая-то вещь. Ерундовина вроде дырокола. Полез в ящик письменного стола и там нашел две тетрадки. Обычные общие, в клеточку. Девяносто шесть листов. – Он пожевал губами. Снова заговорил, будто пересиливая себя: – Тетрадки были исписаны с первой страницы до последней. Машенькин почерк я хорошо знаю. В первый момент решил, что это старые институтские лекции. Или, может, дневники. Но это было ни то ни другое. Это были… стихи.
– Чьи? Мамины? – опешила Регина.
– Ты не знала, что она пишет? Вот и я не знал. Прочитал одно стихотворение, второе, стал читать одно за другим и… сразу понял, насколько они
