задрожал. Ему стало не по себе, болезненно-желтая луна почему-то показалась лицом опасного сумасшедшего, который с бессмысленно-хитрой ухмылкой пялился на него с высоты.
Боже, какая чушь! Какая дичь! Он часто-часто заморгал, потер глаза рукой. Нужно попить водички и идти досыпать. Старик отвернулся от окна и побрел обратно к кровати.
Ровная полоса лунного света лежала на полу, как канава, и наступать на нее было неприятно. Жаль, что на окнах нет темных штор – они ему никогда не нравились, но сейчас он с удовольствием задернул бы их. Лучше полная темнота, чем это лунное безумие.
…Как, должно быть, страшно одинокому путнику заблудиться в такую ночь. Забрести на заброшенную дорогу, оказаться вдали от человеческого жилья… Снег предательски хрустит под ногами, и оборотень, которого луна уже заставила возжаждать горячей крови, чутко прислушивается и бросается преследовать несчастную жертву.
Вот несется он в немой ночи, и шерсть его топорщится на загривке, а с острых клыков капает слюна. Серой молнией мчится вервольф наперерез ничего не подозревающему путнику, который занят мыслями о том, как бы побыстрее добраться до дома, оказаться в уютной комнате, устроиться в кресле и протянуть руки к жаркому очагу.
Оборотень, который при дневном свете – обычный деревенский мужик, работяга и выпивоха, сейчас опьянен яростью. Вся прошлая жизнь скрыта от него, стерта из памяти до той поры, пока он, грязный, ободранный и трясущийся, с окровавленным ртом и сломанными ногтями, не придет утром в себя где- нибудь на лесной поляне.
Сейчас, этой ночью, оборотень бессильно, бессмысленно зол на себя, на свою проклятую природу, на мучительный голод, на ледяную луну – ох, попадись она ему, разорвал бы в клочья!
Тварь поднимает уродливую голову, упирается бешеным взором в ненавистный лунный шар и воет. Мелкие зверушки в страхе зарываются еще глубже в свои норы, а одинокий путник начинает дрожать не только от холода, но и от ужаса и прибавляет шаг. Напрасно!
Что такое лезет в голову? Оборотни, путники…
Роберт Ринатович торопливо выпил всю воду, что была в кружке, и направился в ванную. У него, как и у сестры, ванная примыкала к комнате: не было нужды выходить в коридор. Во рту чувствовался неприятный горьковатый привкус. Может, с водой что не так?
В туалет не хотелось. Старик поймал себя на мысли, что ему необходимо просто включить свет, сделать что-то обычное, нормальное, чтобы сбросить колдовское наваждение. Щелкнул выключатель, электрический свет осветил большую душевую кабину, раковину, унитаз. Кафель ярко-синего цвета, хромированные краны, занавеска с яркими морскими рыбками – все было привычно, а значит – правильно.
Он поплескал в лицо холодной водой, поднял голову и поглядел на свое отражение в зеркале. Мешки под глазами бугрились, словно наполненные ватой. Усы уныло повисли, губы напряженно сжаты. Нос еще больше заострился и вылез вперед, как птичий клюв. Взгляд затравленный, как у давешнего выдуманного путника, и острое желание оглянуться через плечо.
Что это с ним сегодня творится?
Роберт Ринатович открыл шкафчик над раковиной, приподнялся на цыпочки и нашарил на верхней полке коробочку с лекарствами. Все самое нужное – сердечное, обезболивающие пилюли – было под рукой, в прикроватной тумбочке. А здесь должно найтись то, что ему сейчас необходимо: валериана или пустырник. Что-то, способное успокоить звенящие от напряжения нервы.
Плоские желтые таблеточки лежали на чуть подрагивающей ладони, пока он решал, сколько принять. Одну или две? Три, лучше три. Роберт Ринатович проглотил пилюли, выключил свет и вышел из ванной комнаты. Снова полумрак, снова лужица лунного света на полу.
Спать по-прежнему не хотелось. Он прислушался к себе: может, спуститься на кухню, сделать себе горячий бутерброд с сыром? Или выпить какао? В последнее время он полюбил этот детский напиток, хотя раньше тот казался чему чересчур сладким. Верно говорят: старики – это те же дети.
Нет, ни есть, ни пить не хотелось, и Роберт Ринатович решил просто посидеть в кресле, подождать, пока сон придет к нему. Машенька говорила, нет ничего хуже, чем без сна лежать в кровати: чувствуешь себя приговоренным, который ждет смерти. Она-то хорошо знала, что такое бессонница.
Любимое кресло стояло в углу комнаты, далеко от окна, так что этой дикой луны отсюда видно не было. Старик потянулся к вязаной кофте, что висела на спинке кресла. Дом всегда хорошо протапливался, но Роберту Ринатовичу тем не менее нравилось кутаться в старую кофту, которую давным-давно связала Машенька.
Он натянул ее поверх пижамы и положил ногу на ногу. В былые годы он любил спать голышом. Или, в крайнем случае, в трусах. Не признавал маек и кальсон. Но сейчас, когда ему уже шестьдесят восемь, смотреть на собственное иссохшее, дряблое тело было неприятно.
В молодости Роберт гордился своей внешностью. Невысокий, но крепкий и жилистый, он обладал отличной спортивной фигурой. Симпатичное лицо, обаятельная улыбка, густые волосы… Куда все делось? Нос удлинился, губы нелепо выпучились, глаза потускнели, от пышной шевелюры остались одни воспоминания. Спина согнулась, а на лице и руках появились отвратительные коричневые пятна.
Когда ты молод, собственная старость кажется совершенно нереальной. Отмахиваешься от мыслей о ней, бежишь куда-то, вечно чего-то ждешь. Живешь день за днем и думаешь, что она никогда не наступит. А потом вдруг оказывается, что старость, эта злобная ведьма, уже успела незаметно, по- воровски, подкрасться к тебе и стоит за спиной, хихикая над твоей наивной самонадеянностью. Она смотрит на тебя из зеркала, стонет и ноет в костях и
