число [Гумилев 1988: 312].
Важным для «Скажи мне…» концептом линии отмечено и программное эссе Белого «Линия, круг, спираль – символизма» (п. 1912).
Обе версии подробно рассмотрены в [Ронен 2008]. Григорьев глухо упомянул случай в «Бродячей собаке» в примечаниях к работе «Об одном тире в одном из “Восьмистиший” Осипа Мандельштама» [Григорьев 2006 (2002): 443–444].
Переживания эти были сложными и противоречивыми, чему посвящена большая литература. Не имея возможности привести ее, отмечу лишь, что в гл. «Хаос иудейский» автобиографического «Шума времени» встречаются слова лепет (так мальчиком Мандельштам повторял за дедом еврейскую молитву) и песок (канареечный песок и песчаные насыпи Рижского взморья, где жили дед и бабушка), в «Скажи мне…» вроде бы не имеющие еврейских коннотаций.
Отдельный сложный вопрос – отношение Мандельштама к нумерологии Хлебникова. Как своего рода ответ на хлебниковские «мнимые» числа, в частности, на корень, извлекаемый из минус единицы, звучит следующий пассаж из эссе «Девятнадцатый век» (п. 1922): «Иррациональный корень надвигающейся эпохи, гигантский неизвлекаемый корень из двух, подобно каменному храму чужого бога, отбрасывает на нас свою тень. В такие дни разум, ratio энциклопедистов – священный огонь Прометея» [2: 119].
Ср. комментарии к экзотизмам Григорьева и А. Е. Парниса: «Мессакуди и Иблан – по-видимому, Масуди, арабский историк и путешественник 1-й пол. X в., и Ибн-Фадлан. Булгар (Болгар) – в X–XII вв. столица Волжско-Камской Болгарии… Искандр-намэ (Искандер-наме) – заключительная часть “Пятерицы” (“Хамсе”) Низами Гянджеви… Иблан запел: Искандр-намэ – если Иблан – это Ибн-Фадлан, то здесь анахронизм: Низами жил двумя веками позднее» [ХлТ: 691–692].
Судя, например, по словарным статьям «Ветер» и «Ветр» в [СЯРП: 465–474,478].
Так, в комментариях к «Морю» Григорьев и Парнис сочли нужным объяснить следующие слова: «Ва-ва – больно; Ваража – созвездие; Корог – нос судна; Кукарачъ – на корточки, на четвереньки; Ладья —… парусное судно; Лата-тах – звукоподражание; Музуры – матросы на промысловых судах Каспия; Ошкуй – северный, белый медведь» [ХлТ: 670].
На формуле ницшеанского происхождения «я, Хлебников, – ветер» стоит задержаться, потому что она встречается в еще одном произведении Хлебникова, «Трубе Гуль-муллы» (правда, в иной редакции, нежели [ХлСП, 1: 233–245]), как и «Зангези», развертывающем его жизнетворческую программу: Ок! / Ок! / Это горный пророк! / <…> / Он, божий ветер, вдруг прилетел, налетел / В людные улицы, с гор снеговых, / Дикий священник цветов [ХлТ: 348]. Описывая себя как священника цветов, или Гуль-муллу, Хлебников вводит персидские слова (ср. ок), на слух русского читателя звучащие, как лепет. По ходу текста сравнение Гуль-муллы с ветром поддержано тем, что и другие пророки, собравшиеся ему поклониться, выдыхают слова приветствия так, как если бы акустически их речь и была порывами ветра: Ок! Ок! Как дыханье кита, / Из ноздрей толпы, / Вылетали их дикие крики. / «Гуль-мулла», – пронесся ветер, / «Гуль-мулла», – пронесся стон. / Этот ветер пролетел, / Он шумел в деревнях темных, / Он шумел в песке морей [ХлТ: 349].
Что касается начальной буквы фамилии Хлебникова, X, которая упоминается в Плоскости VIII, то и она описывается через линии и движение, ср. «Художников мира!»: «X значит замкнутую кривую, отделяющую преградой положение одной точки от движения к ней другой точки (защитная черта)», «Ха в виде сочетания двух черт и точки» [ХлСП, 5: 217, 219].
Подтекст был отмечен в [Видгоф 2010: 23–24; Григорьев 2006: 436].
В [Poliak 1995: 54] безудержность комментируется с привлечением заметки Надежды Мандельштам «Две стороны одного процесса»: «Мандельштам утверждает, что “ни одного словечка он (Данте) не привнесет от себя…”… Из приведенной цитаты следует, что в поэтическом труде немыслим никакой произвол, ни выдумка, ни фантазия. Все эти понятия Мандельштам относил к отрицательному ряду: “Данте и фантазия – да ведь это несовместимо! Стыдитесь, французские романтики… оболгавшие Алигьери”. Мандельштам всегда так говорил о фантазии, будто в самом этом слове
