Мнимое сиротство. Хлебников и Хармс в контексте русского и европейского модернизма

В. П. Григорьева и А. Е. Парниса в [ХлТ: 708].

482

Пристальное внимание к Гоголю выдает и следующая запись в дневнике Хармса: «Гоголь в “Вечерах на Хуторе” – огненный. Потом Гоголь делается все более и более водяным» [ХаЗК, 2: 190].

483

[ХаЗК, 1: 179–180].

484

[ХаЗК, 1: 180]. О присутствии Кузмина в дневниках Хармса, с атрибуцией принадлежащих Кузмину стихотворных текстов включая «Форель разбивает лед», см. [Богомолов 2005].

485

[Cheron 1983].

486

[Богомолов 2005; Богомолов, Малмстад 2007: 467–468].

487

Пример из [Cheron 1983: 90–91].

488

См. анализ «Полей…» в [Панова 2006?, 1: 539–559].

489

См. [Панова 2006?, 1: 326–559].

490

О самоидентификации Хармса с пророком Даниилом см. [Ямпольский 1998: 372] и мн. др.

491

См. [СД, 1: 183–184].

492

См. [Кобринский 2008: 184].

493

Родословная русского купальского сюжета включает, разумеется, не одного Гоголя. В эпоху модернизма он активно разрабатывался в:

– рассказах Алексея Ремизова, о которых речь впереди;

– «лесной сказке» Николая Телешова «Цветок папоротника» (п. 1907), с путешествием дьячка в ад «в ночь на 24 июня»;

– «Ворожбе» Константина Бальмонта (сб. «Только любовь», 1903): Это было – это было в Ночь Ивановых Огней. // <…> / Я развел на той поляне дымно-блещущий костер, // <…> /Ив костре возникла Ведьма, в ней и страх и красота [Бальмонт 2010, 2: 20–21] и т. д.;

– его же «Купальницах» (сб. «Птицы в воздухе, 1908): О, в полночь на Ивана / Купалу сердце пьяно / <…>/ Живым в ту ночь не спится, / И клад им золотится, / И папорот звездится, //<…>/ Мы травы собирали / И был душист их рой [Бальмонт 2010, 3: 162–163];

– его же «Июне» (сб. «Хоровод времен», 1909), о родившихся в июне: В Июне, в Иванову ночь, / Он искать будет папорот-цвет, / На вопрос невозможный – желанный ответ / <…>/ И Иванова ночь озаренная I Даст, быть может, огонь златоцветный ему, / Чтоб удвоить, за мигом сияния, тьму, / Чтоб в единственный час, / Где минута с минутой – как искра спаленная, / Тайный папорот-цвет, излучившись, погас, / Чтоб в душе его песнь задрожал стозвонная, / Чтоб душа его стала бессонная [Бальмонт 2010, 3: 265–266];

– «Цветку Ивановой ночи» (1907) Владислава Ходасевича и др.

494

Согласно И. Е. Лощилову, то, что было сюжетным абрисом «Лапы» (Земляк слетал на небо за звездой и вернулся), повторилось в чуть более позднем хармсовском «От знаков миг» (1931). Его сюжетная основа – «Морковь покидает грядку, совершает полет вместе с Всех Сыном и возвращается обратно в почву» [Лощилов 2015: 170, 172]. Оба произведения также роднит образ моркови в контексте еды [Лощилов 2015: 170] и – добавлю от себя – работа с детскими (сказочными) интертекстами (в «От знаков миг» это, согласно Лощилову, Гофман).

495

[Хармс 1999: 602].

496

У «Лапы» и «Небеса свернуться…» имеется общий интертекст: «Голем» Майринка. Оттуда в «Небеса свернуться…» проникли мотив ‘повисание на