сосредоточение внимания изгоняет случайные ассоциации, освобождая чистое понятие аффекта, который и есть сам аффект.
6. Если принять теорию мирового источника сил, то приходится заключить, что не может быть единичных понятий сил, а только общие, или, точнее, единично-общие, так как понятия общего и единичного соотносительны. «Любовь вообще» не есть обобщение любви монад А, В, С и т. д., но есть сама любовь в мировом источнике сил. В отдельных ее порывах у разных монад существо ее остается тем же, так как монады сами не производят сил, а только ограничивают общие силы.
7. К понятиям сил принадлежат все формальные понятия математики, логики и чистого естествознания, а также морали. Так, понятие пространства, есть цветосозидающая сила, понятия причины, взаимодействия или справедливости, мудрости — суть силы или деятельности монад.
8. При подобном взгляде на понятие как бы стирается различие между мышлением и волей. И в самом деле, их различие иного рода, чем какое обычно предполагается в общежитии.
Наблюдение душевных содержаний монад дает лишь отдельные содержания воли, а не саму волю, как некоторую силу. Это видели многие психологи, а особенно ярко обрисовал проф. А. И. Введенский в своей замечательной книге «Психология без всякой метафизики». Но это замечание нужно дополнить положительным определением воли. Содержания воли суть хотения, а содержания мысли, рефлектирующей по поводу волевой деятельности — понятия хотений, т. е. ослабленные хотения. То, что обычно называется волей монады, есть способность произвольного внимания. Нет никакого иного «усилия воли», кроме усилия внимания. «Напрячь волю» — значит просто «сосредоточить внимание». Пусть, например, шайка злоумышленников захватила в плен какого-нибудь человека и предлагает ему свободу и богатство, если он будет содействовать ее преступным целям; в случае же отказа, грозят ему смертью. Не значит ли для пленника «усилием воли сломить страх» то же, что «усилием внимания удержаться на добрых побуждениях»? Тогда сила страха, оставленная без внимания, заглохнет, а дух возмущения, путь которому открывает сосредоточение внимания, разгорится.
Сказанному, как будто, противоречит тот случай, когда человек сосредотачивает внимание на некотором желании с целью погасить его. Но на самом деле тут неточно наблюдение: он сосредотачивает внимание на силе негодования против данного желания и эта сила уже убивает желание. Деятельность же мышления состоит в различении и сравнении. Немыслящее животное просто хочет; разумное же животное, прежде чем хотеть, мыслит о хотении, т. е. чуть-чуть начинает хотеть, как бы примеряет намеки хотений, чтобы выбрать самое целесообразное. Сравнение интуиций хотений актом произвольного внимания — вот функция мышления. Внимание только отворяет шлюзы в плотине вечно-напряженного резервуара сил. Монада обладает не волей, а произволением; решает не усилие воли, а задержка внимания. Чтобы это понимание не показалось необыкновенным, замечу, что обычное понимание воли добыто общим наблюдением; теория же, которую тебе излагаю, противопоставляет ему другое, более глубокое наблюдение, которое и предлагается проверить каждому. Творцами этой теории явились древние подвижники, в особенности же
египетские, это есть как раз те люди, сила воли которых изумляет мир. Они же сами не видали в себе никакой воли, все свои действия ощущая, как действия силы Бога, а в себе находили только произволение, которое, по их наблюдениям, действует через усилие внимания. Это учение хорошо изложено у препод. Иоанна Кассиана Римлянина.
9. Ссылка на творцов этого учения, столь прославленных своей волей, несколько смягчает упрек, который могут сделать подобным взглядам: что оно словно изгоняет из мира волю и делает картину мира некой выцветшей пастелью, без сил и напряжений. Чтобы окончательно отклонить этот упрек, замечу, что как раз наоборот: понятие воли нужно в механическом мировоззрении, для которого природа мертва, и воля, как особая сила, то здесь, то там оживляет инертную атомистическую пустыню. Но в нашем мировоззрении, где сами понятия, а через них даже слова являются каждое пороховым погребом, который ждет только искры внимания, чтобы взорваться, какое еще нужно понятие воли? И потому впредь под волей мы везде условимся разуметь усилие внимания.
10. Изложенное понимание универсалий сил нуждается, однако, в некотором дополнении, без которого оно может породить недоумения. Если все действия или силы имеют единый источник в энергионе, проще говоря — в Боге, то, значит, и силы страстей исходят оттуда же; и если «любовь вообще» есть любовь в Боге, то и «гнев вообще» должен быть гневом в Боге. На это можно ответить, во-первых, что дарование Богом силы монаде не есть простое перенесение некоего предмета из одного места в другое, как перенесение воды из источника в сосуд, но дарование ей власти жить и действовать. Монада сама есть динамическая субстанция по выражению Л. М. Лопатина, но эта ее сущность даруется ей от Бога, допускающего рядом с собой существование других динамических субстанций. Энергион дает монаде силу жизни, и уже имея ее в себе, монада может, по своему произволению, ее извращать. Тогда переживания монады, изобретающей пороки, и становится универсалией их, и гнев или похоть вообще суть таковые переживания в изобретателях их.
11. Замечу, что этот ответ предвосхищает нравственное понятие о Боге, которое нам исследованием еще не дано, мы знаем Бога только как первоначало природы. Ответ этот был вызван вопросом, предположившим в Боге субстанцию морально совершенную. Но так как мы уже забежали вперед, добавлю к ответу и следующее: все страсти, как о том будет речь далее, суть в основе силы благие; об этом особенно хорошо сказано у Макария Египетского. Так, гнев есть по природе своей сила добра, как энергичное стояние в истине и за истину. Эти-то благие силы и имеют источник в Боге, а извращения их обретаются лишь в злых монадах, где и находится тем самым седалища универсалий этих сил.
12. Осталось рассмотреть понятия вещей. Так как вещи суть представления, то единичных понятий вещей не может быть; могут ли быть общие? Лишь в несобственном смысле слова.
В самом деле, в общем понятии содержатся признаки, которые тождественны во всех обобщаемых предметах. Но всем вещам обща протяженность —
