И обратно, музыка, подчинившаяся словесному ритму, как церковные напевы подчиняются ритму молитвословий, приобретает силу делать душу способной к осиянию духом.
Кому неясно, как понимать, что музыка подчиняется ритму слова, пусть попробует спеть любой церковный напев отдельно от слов.
43. Иконы могут казаться нам сухимии строгими, богослужебные напевы — однотонными. Но эта сухость есть добрая сухость. Ибо в лучах духа высыхает дурная влага, та самая, в которой гнездится сатана. В иссохшем теле подвижника нет места для слизистой влаги и нет места для страстей; светская же живопись напитана демонической влагой. Она наполняет трясущиеся полные тела в картинах, ей насыщены музыкальные аккорды. Это — незримая влага, умопостигаемая слизь. И благодаря ей то музыка, даже благородная, обладает известным свойством — влечь друг к другу оба пола кажущейся возвышенной страстью. Потому-то темная сила так тщится представить музыку искусством, проникающим в дух.
44. Теперь несколько отдельных заключительных замечаний по поводу всех рассмотренных искусств.
Произведение архитектуры — храм — может служить ключом умозрения Нового Иерусалима, церкви, понимаемой, как град, или как корабль, плывущий к небесному граду. Но не может архитектура открывать определенных личностей. Кому бы ни был посвящен храм, форма его не меняется. Она определяется вкусами мастеров, всевозможными влияниями со всех сторон, но не именами святых, которым храм посвящен. Произведения культуры компактны, подобны кристаллу. Так же и музыка раскрывает родовое в каждой душе. Если предмет архитектуры — системность многих душ в их общем единстве, их отношения, как бы извне созерцаемые, то предмет музыки — общая жизнь душ, их вхождение друг в друга. Живопись же и философия строго индивидуализируют объекты. С другой стороны, философии обще с архитектурой стремление к всеобъемлемости, желание все охватить. Но о том я еще скажу, когда буду особо говорить о философии.
Живопись или искусство красок дает ключи умозрения Бога и всей твари, но нуждается в дополнении именами, поэзией. Или точнее, живопись может только дополнять поэзию. Живопись обращена непременно к небесному бытию и потому не может открыть разумение падения, к чему способно только слово. С другой стороны в живописи можно начертать то, что затруднится изложить богослов. Это молчаливое искусство (искусство отшельников) может выражать сложнейшие умозрения. Живопись может дать взгляд, к чему не способны ни музыка, ни поэзия. Через лики икон на нас как бы взирают небожители.
Искусство слова есть совершеннейшее из искусств, ибо оно открывает и Бога, и тварь, и все моменты священной истории вселенной — творение, падение, спасение, всеобщее воскресение. Через слово человек, находясь на земле, действует на небесах.
Музыка есть мистика души природы; и невозможно в этой природе заставить звучать небесную музыку, как после всеобщего преображения на небе нельзя будет заставить звучать музыку земную. Музыка— имманентное наличной вселенной искусство, обнаружение ее внутреннего единства; и отсюда ее парадоксальный характер, а именно на небесах есть только одно искусство — музыка: ни архитектуры, ни живописи, ни философии там нет (о слове я, конечно, не говорю — оно превыше всего и пребывает вовек); но на земле только одно искусство не дает созерцания неба — музыка.
45. О философии. Кроме деятельности охранения твари через подсказывание прекрасных рисунков строения организмов есть у Св. Софии еще весьма утонченная деятельность, имеющая место среди человеков. Подобно тому, как она искусно соединяет противоположные интересы и страсти заставляет служить добру, так она и рассудок человеческий научает подготовлять условия для раскрытия интуиций разума. Она вдохновляет к построению философских систем, дабы, внимательно различая понятия, мы восходили от частных к общим и таким образом выбирались из дурной бесконечности единичных понятий. Иначе говоря, она подсказывает рассудку такой ход мысли, который приходится очень по вкусу его склонности сравнивать и противопоставлять, но при этом создаются такие мысленные постройки, на которых то здесь, то там огненным куполом загорается умозрение Царства Божия, для которого создан человек.
И еще иное видоизменение имеет вдохновляющая деятельность Св. Софии. Она действует в поэзии, даря поэтам вдохновение. Ведь поэзия — это усовершенствованный рассудок. Поэзия — великий парадокс, ибо с Богом она сочетает постижение настроения. Высшая поэзия — это литургика с ее великолепными формами канонов, акафистов и т. д.
Философское вдохновение охватывает вселенную вширь: философ стремится покрыть всю вселенную системой соотносительных понятий; поэтическое же вдохновение устремляется в глубину предметов. Соединение обеих вдохновляющих деятельностей Святой Софии рождает поэтическую философию. Поэтическая философия есть завершенный рассудок. Она возможна только около Церкви и силой Церкви. Если Св. София может быть понимаема как лик Церкви, обращенный во вне, то поэтическая философия именно и есть способ показать тем, которые находятся вне Церкви (хотя бы формально они и принадлежали к ней), образ Святой Софии.
46. Когда в мир приходит новый народ, новая культура, ее первое дело — построение храма, где дух стремится не потерять себя, сохранить верность идее Божьей среди этого грешного и полного соблазнов мира. Оттого-то первое искусство новой культуры есть архитектура. Когда же культура близится к смерти, последнее творение ее — философская система, где дух находит опорув натиске сомнений, следующих за ослаблением внутреннего огня духа.
Культура входит в мир храмом и исходит философской системой. И храм, и философская система строятся для одной цели: для молитвы. Философия ведь тоже храм, только невещественный. В ней тоже подобает молиться. Только для этого она и создается.
47. Различие же между храмом и философской системой следующее. Храм своими стенами ограждает нас от внешнего мира. Расписанные фресками стены его, как и возвышающийся до купола иконостас, как и роспись свода купола окружают стоящего в храме как бы предварением будущего райского
