34. Византийская нотная система, принятая Россией, где употребляются «крюки», не обращает внимания на абсолютное место звуков, она знает только внутренний строй мелодии, в отличие от итальянской нотной системы, где, наставляя поверх линеек или под низом восьмерки, легко можно бежать в бесконечность.
35. Если молитва сопровождается музыкой, если она поется на сложный и великолепный мотив, она теряет всякую аскетическую ценность и лишается преестественной силы, какую могла бы иметь. Вред спасению человеков приносит тот музыкант, который пишет сложную, раскатистую, переливчатую музыку для богослужения; вредит так же, как и художник, который пишет иконы с людей.
В молитвенном песнопении есть музыка и слова, или, иначе, голос и слово. Слово — объективный момент. В словах открываются умозрения нашего исторического места, нашего состояния в падении, красоты горнего Иерусалима, наконец, имена святых, ангелов и Бога. Музыка же субъективна, она открывает только состояние души творившего. Прекрасная музыка отвлекает внимание от Бога, от тайны, от таинственных имен и замораживает душу в оторванности от священной истории мира. Музыка может быть великолепна, но тогда в ней и скорбь сияет великолепием, то есть уже растворена некой радостью самолюбования.
36. В молитве следует музыку отодвинуть на второй план. Впереди должно идти искусство слова, все прочие должны ему служить, но не имеют право заслонить слово. Сила музыки нужна в молитве постольку, поскольку она полезна к собранию и усмирению чувств и желаний. Настроив душу на определенный тон, подчинив все силы ее одному времени, одному разуму, удобно призывать имена. Музыка нужна не поскольку она говорит, но поскольку приводит к молчанию. Музыка ценна, поскольку она захватывает и уносит нас, но мы через нее господствуем над душой. В падшем мире, где душа не склонна повиноваться духу, музыка, имеющая власть очаровывать и заколдовывать душу, может быть использована для подчинения ее духу. Гордые духи любят покорять людей музыкой. Их музыка может быть как бы умопостигаема; человек может и не знать, что он ее слушает, но почти бессознательно будет упиваться неслышными музыкальными волнами, которые со спокойной уверенностью шлют темные силы.
Подлинная религиозная музыка та, которая как бы исчезает в слове. Это своего рода музыкальное смирение.
37. В музыке душа может упиваться сама собой. В музыке душа может наслаждаться своей собственной тайной, забывая об оторванности от Бога. Человек согрешил, он печален, он пишет чудесную музыку на «Deprofundis clamaviad Te, Domini» «Из глубины воззвах к тебе, Господи». Он поет, и покаяния нет, только печаль, соединенная с наслаждением ею, и даже печаль только для наслаждения ею. Потому-то мы согласны слушать всякие похоронные марши и Реквиемы, когда у нас самое лучшее настроение. Мысль скорбной музыки — «Как прекрасна печаль!» Оттого-то артисты могут петь самые скорбные и даже покаянные духовные произведения на эстраде концертного зала.
38. Есть мнение, что музыка — самое высокое из искусств, так как звуки наименее материальны. Это неверно. Нематериальность не есть еще духовность, даже более, она может быть дурной духовностью. Человек единственное духовное существо в природе, но главным элементом его тела является не воздух, а вода, у птиц же все кости полны воздухом, но они не духовнее человека. Невесомый пейзаж на картине есть мистическая подделка под духовность. Так и музыка часть используется демонами для подмена духовности.
39. Открывать людям чувства и настроения глубин мировой души, какие человек вспоминает из своего существования до рождения или зрит в мистическом проникновении — это высшее, что может сделать музыка, поскольку она заполняет душу своим содержанием. Но если она смиряется и согласна подчиниться слову, она может сделать много больше. Музыка может так умирить душу, что она станет как бы полупрозрачной для духа, послушной, внимательной и даже робкой.
Именно такова церковная музыка. Есть восемь видений ума, которые открывались великим подвижникам, и есть восемь напевов, или гласов. Восьми тайнам предшествует восемь молчаний — восемь гласов, приводящих к покорности силы души.
Церковные напевы — полупрозрачность души. И наивысшее, к чему она способна — это стать полупрозрачной для духа.
40. Не мелодия должна диктовать место слову, а наоборот, слово должно подчинять себе музыку, иначе нет откровения духа и есть в лучшем случае мистика первозданной родовой стихии.
Светский композитор, задумавший написать духовное произведение, необходимо мыслит музыку отдельно от слова. Не таковы церковные напевы. Их нельзя петь отдельно от слов.
41. Есть два ритма: ритм музыкальный и ритм словесный. Первый особенно свойственен мистике родовой стихии, последний — мистике небесной соборности.
42. Музыка может подчиняться ритму словесному; и наоборот, слово может подчиняться ритму музыкальному. Последнее имеет место в стихах, особенно, если они имеют рифмы.
Рифма есть подчеркнутый музыкальный ритм. Размер, ритм в стихах есть внесение музыкального ритма в слово; сознательное подчеркивание этого есть рифма. Оттого ритм без рифмы возможен, но рифма без ритма невозможна. Ибо это есть ложь, это обман и потому рифма без ритма употребляется в юмористике. Ведь смех есть отрицание всякого ритма — и словесного, и музыкального.
Именно потому, что в стихах слово подчиняется законам музыки, становится музыкально, поэзия приобретает свойство музыки. Она особенно легко раскрывает умозрения первозданной души природы, особенно легко очаровывает слушателей и может действовать на них расслабляюще, в особенности же приобретает способность волновать общую родовую стихию и колебать страсти.
