христианским настроением бедственности мира, происшедшей по вине человека. Оно по сущности своей есть игра, и даже называется этим именем, ибо говорят об игре актеров, но как игра оно прилично лишь детям. Нетрудно представить себе инока зодчего, иконописца, составителя песнопений, философа; но невозможно представить себе инока актера. Театр есть именно тот ложный синтез искусств, которым темная сила пытается подменить подлинный синтез искусств — храмовое богослужение. В то время, как в богослужении совершается великое богодействие человека, когда действует в священнослужителях сам Христос, в действиях театрального представления актеры становятся пустыми сосудами, предоставляющими себя автору, чтобы быть заполняемыми какими угодно пустыми и страстными образами личностей. В театре занавес опускается, когда там совершаются технические действия перемены декораций, которые недостойны того, чтобы мы на них смотрели по причине их незначительности; вхраме же царские врата закрываются, когда в алтаре совершается столь важное и страшное по своей мистической значительности, что мы недостойны смотреть, ибо сами ангелы взирают с трепетом.
Актер хорош, если он искусно выражает чувства, которых на самом деле не имеет; церковный же чтец достоин похвалы, когда искусно скрывает под спокойной плавной речью многообразие духовных переживаний.
Таковы различия храма и театра; и потому одинаковый внутренний протест вызывают как попытки превратить храм в театр, так и обратные попытки превратить театр в храм.
Театр есть замысел, на выполнение которого не хватает сил. Как будет доказано ниже, в Царстве Небесном жизнь твари должна стать игрой, но путь к этой жизни в блаженной игре невозможен помимо праведности. Желание, побуждающее к сценическому творчеству, есть желание выйти в иную жизнь, в жизнь, где даже страсти являются чистой игрой. Эта небесная игра наполняет духовную жизнь; но театр стремится к этой жизни без отказа, без подвига, без победы над страстями, хочет осуществить небесную жизнь в этом мире без победы над ним — и получает взамен обман.
16. Тогда как иконопись чисто объективна, в ней предмет постижения безмолвно стоит, как вечная загадка, музыка всегда внутри слушающего, всегда наново переживается им. Слушать пение — значит внутренне петь то же. Потому-то музыка так легко устанавливает единство душ поющих или играющих, или даже лишь слушающих. Но природа этого единства еще подлежит рассмотрению.
17. Было указано, что первобытный хаос, воду, над которой носился Дух Божий надо понимать, как нечто музыкальное. Под словом «вода» надо разуметь не протяженный образ воды, но звуковую переливчатость, бессловесную волнуемость. Это — первозданная основа вселенной, мировая душа. Вот она-то и постигается в музыке. Единство в общей основе — мировой душе — и есть то единство душ, которое дает музыка.
18. Музыкальное единство есть изначальное единство, а не завершающее, это единство в хаосе, а не в Царстве Божьем. Хаос не есть беспорядок, и он имеет начало порядка, начальную потенцию всеобщего единства — музыку.
Возможно написать мистическую симфонию «Дни творения», которая давала бы адекватное знание настроения мировой душив творении, открывала бы тайну космического разделения и изведений, но нельзя написать симфонию «Дни спасения» — о победе Христовой. Можно написать сонату «Мечта нерожденной души», но нельзя — «Гимн торжествующей души»…
Инструментальная музыка, то есть извлекаемая из вещества, исходит из первозданной души природы… Радость праведных о Господе, о Благодатной и т. д. всегда в имени, радость об имени, она не может быть бессловесна, а музыка бессловесна.
Оттого-то имя не есть только звук. Никакое сочетание звуков не составляет слова, никакая игра музыкальности не дает словесности. Ибо в имени есть еще активность постигаемого существа, желающего, чтобы его постигали и его властью действовали познающие его. Эта-то активность его и есть имя.
19. Музыкальное единство есть изначальное единство; словесное единство есть завершающее единство. В начале создал Бог музыку; в конце создал он того, кто разумеет слово. Музыка — начало, слово — завершение.
20. Важно выяснить отношение музыки и слова к числу. В музыке — только предварение числа, в слове оно уже превзойдено. Если музыка так строго подчиняется числовым законам, если музыкальные соотношения выражаются непременно в рациональных числах, то причина в том, что ритм, как сказано было в части второй, есть вхождение времени во время, сочетание личных времен некоторых существ. Причина в том, что музыка требует слушателя, и поэтому в ней одно время неизбежно входит во время другого. Собственно музыка и есть созерцание одной личностью настроения другой, для ясности коего их личные времена сочетаются, образуя единый ритм. Так как личности счисляются целыми числами, то и общение их в музыке совершается по числовой схеме. Число здесь властвует, музыка не может остановиться, чтобы слушатель всмотрелся в отдельный момент, ибо ритм гонит вперед. Наоборот, в слове числовой элемент проявляется лишь в том, что имя всегда имеет ввиду либо одну личность, либо определенную соборность, построенную на числе, так что число подчинено слову. Оттого-то имя позволяет уходить в созерцание одной сущности все глубже и глубже.
21. Музыка же потому не касается духа, что это — общий язык животных и человека. Ведь и звери понимают музыку. Собаки и коты понимают плач человека и приходят его утешать.
На это могут возразить, что животные, если их выучить, понимают и слово. Да, но только как ряд звуков. И тот, кто понимает слово, как звук, понимает его, как ученое животное.
22. Живопись в своих фигурах дает символы личностей, хотя бы и многих, являя все их личное своеобразие. На одной иконе пишутся и Христос, и Сатана, хотя бы на иконе воскресения, где Христос побеждает Сатану. В музыкеже передаются изменения воли одной личности, а если многих, то лишь поскольку они едины. Пусть множество голосов разбегаются и вновь сходятся, но на путях своих они все время согласны, они направляются одним общим
