Отстояв обедню, Тимофей-Довмонт еще долго беседовал со своим духовным наставником отцом Симеоном, после чего, вскочив в седло, проехался по всему городу вместе с верным Гинтарсом и парой расторопных слуг. Князь примечал лично – где нужно срочно укрепить стену, а где и выстроить новую. Кроме укреплений, еще возводились церкви, которым Довмонт по мере своих возможностей делал щедрые подношения. В планах князя еще значилось открытие церковных школ, а также – скриптория для переписки книг.
На все требовались средства. Недавно отбитую у немцев добычу князь велел раздать ограбленным людям, за знатных же пленников выкуп еще не пришел, приходилось спешно распродавать старый, еще раковорский, полон. Вообще-то Довмонт не поощрял торговлю людьми, но нынче требовалось поторапливаться – ибо пленные немцы показывали, что новый ливонский магистр Отто фон Лютерберг собирает огромное войско с целью нападения на Псков. Именно на Псков, а не просто на псковские земли. Надменный ливонец собрался-таки отомстить за позор Раковора, за убитых рыцарей, за погром. Необходимо было укрепить стены, и князь велел срочно распродавать полон. Кого-то повезли в Новгород и Полоцк, кого-то надеялись сбыть и здесь, ибо первые торговые гости уже потянулись в город.
Эльду захватили в полон в Вирланде, на побережье. Русские налетели, как вихрь, все за грехи, верно. Мало кто из местных успели схорониться, почти всех угнали во Псков. Окромя самой Эльды, еще двух ее братьев-погодков, младшему из которых едва миновало тринадцать, да еще несколько женщин- односельчан. Братьев продали сразу же – местный кузнец взял их в помощники, обращался хорошо, кормил раз в день, да и бивал не часто. Эльда про то знала – братья забегали, рассказывали. Приносили с собой то лепешку, то печеной рыбки кусок. Боярин Собакин держал свой полон впроголодь, так что частенько узникам приходилось побираться. Ходили по всему Пскову, звенели цепями, попрошайничали. Стыдно… А куда денешься?
Добрые люди подавали, пусть и не особенно щедро, но с голодухи за зиму не помер никто, разве что – отощали. Да и мало уже осталось собакинских полоняников: рукастые односельчанки – умелые пряхи – хозяев себе нашли быстро. Не псковских, из Гдова – ну, да там и до родимой стороны недалеко. Эльда же вот как-то засиделась – никто не заглядывался, хоть и была девка на выданье – шестнадцатое лето – да уж больно отощала, так, что кости торчали. К тому же – рябая, веснушки по всему лицу, а с лица и на шею, и на плечи спускались – такая уж уродилась.
Кстати, рябая полоняница тоже прясть умела. Не шибко быстро, но – пряла… Так что нашелся по весне и на нее покупатель – роста невысокого, однако плечист, лицо простое, крестьянское, борода клочковатая. Обычный мужик. Только что взгляд – бегающий какой-то, недобрый.
Покупатель сей в узилище как раз девами младыми интересовался. Вот ему Эльду и вытолкнули, честно предупредив – рябая. Могли б и не предупреждать, и так видно было.
Посмеялся мужик:
– Да мне хоть, рябая, хоть сивая… хоть бодливая, словно корова. Инда, с лица воду не пить… Собирайся, убогая!
Беседой со скоморошьим старостой Кольша Шмыгай Нос остался недоволен. Какая там беседа! Старче все хмыкал да отнекивался, видно было – стремился поскорей отделаться от настырного парня. Ишь, пристал с вопросами, как репейник…
– Тебе зачем литвин-то, паря?
– Пфенниг должен! Серебряный.
– А-а-а… – староста хмыкнул и откровенно зевнул, прикрывая рот заскорузлой ладонью. – Прощайся со своим пфеннигом. Не сказал литвин, куда подался. Наверное, на родную свою сторону пошел. Куда еще-то? Весна, лето скоро… Вот и мы посейчас уходим, ага.
Это правда, уходили скоморохи, в низовские земли подались. Народ там, говорили, добрей и веселье любит. Да и святые отцы особых препон не чинят… не то что некоторые. Так что, прощевай, отроче, ничем тебе помочь не можем.
Другой бы, на Колькином месте, плюнул бы давно да ушел, однако только не Шмыгай Нос! Очень уж он был настырный. Хлипкий – любой обидит, – однако своего добивался почти всегда. Не мытьем, так катаньем.
Тем более и повод нашелся – уходила ватага, надо было с Маруськой проститься. Скрепя сердце сбегал отрок в сыскную избу, где хранил заветную свою шкатулочку. В ней, кроме пфеннига немецкого, еще несколько зеленых бусин – на такие много чего купить можно! Вот и Кольша купил. Ленточку алую, шелковую! Как раз девчонке – в косу.
Прибежал к скоморохам, Маруську за руку выдернул:
– Пошли!
– Да некогда мне. Не видишь – собираемся.
– Пошли, говорю. Вон, на берег, близко… Простимся хоть по-людски.
Вздохнула дева. Ресницами пушистыми моргнула. Слезинка скользнула по щеке: все ж расставание – не встреча.
– Ну, идем, ладно.
Пришли оба на берег, сели под старой березой. Кольша носом шмыгнул, да руку за пазуху:
– А ну-ка, глаза закрой!
– Зачем это?
