Гюго, который всегда утверждал, что его стихи – просто эхо голоса Природы, готов был поверить, что и в загробной жизни все очень похоже на то, как живет он сам. Впрочем, он относился к столоверчению не так предвзято, как намекают вредные биографы{961}. Он рассматривал все обычные гипотезы и безуспешно пытался проверять духов, прося их предложить средство для лечения бешенства или открыть тайну управления воздушными шарами{962}. Даже на пике своей, как предполагают, доверчивости он подозревал некую сверхъестественную подтасовку: «Возможно, духи нарочно называются такими именами, чтобы возбудить наше любопытство»{963}. Вопросы Гюго, которые часто так же красивы, как и бормотание мнимых потусторонних гостей, доказывают, что он бесконечно терпимо относился ко всему алогичному и чудесному; возможно, его сознание приобрело определенную творческую гибкость в те дни и ночи, которые он провел, общаясь с братом Эженом.
«Вера» Гюго была отчасти нарочитой: очевидно, требовалось в некотором смысле выказывать веру столу для того, чтобы он функционировал как надо, и не было смысла тратить такой ценный источник на бесплатные озарения. Иногда духи предлагали прекрасные идеи для пьес и романов. Иногда они диктовали изумительные фрагменты, из-за которых сюрреалисты провозгласили Гюго одним из своих предшественников: «Я ночной сторож бесчисленных могил, опустошающий глаза в пустые черепа. Я создатель дурных снов. Я один из вставших дыбом волосков ужаса»{964} .
Кроме того, духи давали и полезные подсказки. Так, «Смерть» высказала идею, которую Гюго позже осуществил почти буквально: «В завещании раздели свои посмертные работы на куски с интервалами в десять лет, пять лет… Иисус Христос восстал из мертвых лишь однажды. Ты можешь заполнить свою гробницу воскрешениями… Когда умрешь, прикажи: «Разбудите меня в 1920, 1940, 1980, в 2000 году».
По сравнению с разрушающей душу банальностью большинства записей спиритических сеансов записи, сделанные в «Марин-Террас» (из них сохранилась лишь четверть), – настоящий литературный шедевр, бессознательный продукт от природы яркого ума. Многие духи оказывались настолько яркими и выпуклыми, что происходило очень редкое явление: один дух напрямую общается с другим. Например, Тень Гробницы и Ветер Моря спорили, кто из них сильнее.
Звездой представления, несомненно, является убедительно переменчивый Океан. Океан впервые явился весной 1854 года и продиктовал музыкальную пьесу, но затем обнаружил, что говорит с музыкально невежественными людьми. Когда ему предложили флейту, он разгневался: «Ваша флейта с ее маленькими дырочками, похожими на задницу какающего младенца, вызывает у меня отвращение. Дайте мне оркестр, и я сыграю вам песню»{965}.
Далее Гюго записал, каковы музыкальные потребности Океана: «Дайте мне впадение рек в моря, расщелины, водопады, извержение огромной груди земли, львиный рык, то, как слоны трубят в свои хоботы… что мастодонты фыркают в недрах Земли, а потом скажите мне: „Вот твой оркестр“».
Гюго вежливо предложил Океану фортепиано и попросил его продиктовать новую «Марсельезу». Но, как заметил Океан, фортепиано не способно выразить общность звуков, зрительных образов и запахов. «Пианино, которое нужно мне, не поместится в доме. У него всего две клавиши, одна белая, другая черная – день и ночь; день полон птиц, ночь полна душ». Гюго предложил воспользоваться Моцартом как посредником. «Моцарт был бы лучше, – согласился Океан. – Я сам непонятен». Гюго: «Вы можете попросить Моцарта, чтобы он явился сегодня в девять вечера?» Океан: «Я передам ему просьбу с Сумерками».
Как отмечает Жан Годон, привычка Гюго добавлять обнадеживающие окончания к своим самым кошмарным стихотворениям предполагает, что собственное воображение пугало его{966}. Ножка стола была пером, которое держала другая рука – обычно рука измученного Шарля. Гюго мог в относительной безопасности обозревать свои видения. Ответы духов были гипнотической литанией, которая сглаживала переход к чистой бессознательной речи. Поэтому предполагать у Гюго тот или иной психоз несправедливо{967}. Все мы становимся немного безумными, оставаясь наедине с собственным сознанием. Если вспомнить, какие сокровища таились в подсознании Гюго, его очевидное психическое здоровье – куда более яркое явление.
Гюго надеялся, что дагеротипы, которые делают его сыновья, раскроют настоящий процесс беседы с Неизвестным, но стучащий стол сделал это куда лучше, чем стеклянные пластины и коллодий. Он разделял части его сознания, которые обычно действовали слаженно, и позволил наблюдать за работой его мозга в мельчайших подробностях. Можно различить два основных процесса.
Любимый духами способ общения состоял в использовании людей в качестве секретарей. Блестящие стихи были собраны львом Андрокла и Андре Шенье – с некоторыми подсказками Гюго. Шекспир продиктовал целую комедию, которую обозреватель литературного приложения к «Таймс» однажды порекомендовал отделу драмы Би-би-си{968}, хотя она больше похожа на ранний научно-фантастический фильм:
«ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ. Звездное небо. Ночь безмятежна. Звезды мерцают. Их мерцание шепчет таинственные слова. Вдруг две звезды начинают странно
