мельчайшие явления повседневного существования. Подобно многим пророкам, Гюго иногда отличался небывалой точностью. Когда он выходил на прогулку после обеда, ему навстречу обычно выходили две собаки и кот. Гюго признал в этих существах «бывших декабристов [участников государственного переворота. –
Невозможно не заметить, что такая религия чрезвычайно удобна для поэта. Вселенная превращается в бесконечную библиотеку живых символов, управляемых каталогом, которым тем легче пользоваться, что он основан на субъективных впечатлениях. Он позволяет даже самым причудливым образам существовать на крошечных островках безумия в огромном гармоничном Океане. Он отменяет нравственный нигилизм, который Гюго виделся неизбежным результатом релятивистских, эволюционистских систем. Он помещает «Бога» вдали от восприятия людей, развенчивает существующие религии, называя их паразитической порослью – «вшами» на черепе Бога, – и оправдывает свой воинствующий антиклерикализм. Так ему легче примириться с сомнениями, невежеством и виной. Его система подтверждает надежду ссыльных на то, что зловещий режим Наполеона III – всего лишь примитивный организм, который тщетно пытается сопротивляться приливу космического прогресса.
Возможно, успехи в создании новой религии объясняют, почему осенью 1855 года столоверчение внезапно прекратилось. Гюго приучился высеивать в уме слова и наблюдать за тем, как они вырастают в обширные, сложные видения. Ему больше не нужна была поддержка в виде стола на трех ножках. Но имелись и другие причины. Один из посвященных, молодой человек по имени Жюль Алли, однажды явился в «Марин-Террас» с заряженным пистолетом, провозгласив себя Богом. Его пришлось отправить в психиатрическую лечебницу{976}. Как ни странно, конец спиритическим сеансам положила госпожа Гюго: ей надоело делить дом с Тенью Гробницы и Голубем Ковчега. Кое-кто видел, как в неопубликованных бумагах Гюго роется безголовый призрак. Последней соломинкой, похоже, стала Белая Дама – призрак женщины, убившей ребенка во времена друидов. На глазах у местного цирюльника она рыскала в окрестностях «Марин-Террас»{977}. Она явилась в спальню Гюго и стала предметом нескольких необычных любовных стихов – A Celle qui est Voilee и Horror. Описание красивого доисторического призрака, который играет в жмурки, доказывает, что сексуальные аппетиты Гюго не могли остановить не только мужья, но и могила: «Восстань из тумана, Очаровательная тень, / Покажись, О призрак!»
Конкретным результатом таких визитов стало то, что Гюго начал страдать бессонницей. Средство лечения было только одно: вернуться в бой и напомнить цивилизованному миру, что его нравственная судьба теперь вращается вокруг небольшой скалы в Океане.
Глава 16. «Гю! Го!» (1855–1861)
Крымская война сотворила чудо с англо-французскими отношениями. Наполеон III и королева Виктория скрепили союз против России неоднократными визитами друг к другу. В Музее восковых фигур мадам Тюссо появилась фигура Наполеона III. Впрочем, там уже стояла фигура Виктора Гюго. Министра внутренних дел Палмерстона в 1851 году вынудили уйти в отставку после того, как он, ни с кем не посоветовавшись, поздравил французского императора с государственным переворотом. В феврале 1855 года Палмерстон стал премьер-министром. Восстановленные дружественные отношения между двумя странами угрожали раздавить маленькую крепость Джерси.
Гюго лишь однажды попытался вмешаться в дела Великобритании или, как он считал, «утвердить здесь закон». На соседнем острове Гернси к смерти приговорили убийцу. Гюго издал открытое письмо и разжигал массовые протесты против смертной казни. Вскоре после того злополучного преступника предали в руки неопытного палача, который прикончил его, прыгнув ему на плечи. На следующий день Гюго разразился письмом «Лорду Палмерстону»: «Я всего лишь ссыльный, а вы – всего лишь министр. Я прах, а вы – пыль. Один атом может говорить с другим». Он описал казнь в зловещих, патологоанатомических подробностях, достойных Эдгара Аллана По, и намекнул, что на казни настояли французские власти, которые хотели преподать урок изгнанникам. Палмерстон затягивал галстук одной рукой, писал Гюго, а другой – петлю виселицы; то была прочувствованная отсылка на английские обычаи: «Для англичан я shoking, excentric и improper[38]. Я отказываюсь носить галстук, как принято. Я хожу к местному цирюльнику… после которого выгляжу как простой рабочий… Я противник смертной казни, что нереспектабельно… Я ни католик, ни англиканин, ни лютеранин, ни кальвинист, ни иудей, ни методист, ни веслеанец, ни мормон, поэтому, должно быть, я – атеист. Вдобавок ко всему я француз, что гнусно, республиканец, что чудовищно, ссыльный, что отвратительно, и нахожусь на стороне побежденных, что бесславно. В довершение всего я поэт. Вот почему я не слишком популярен»{978}.
Всегда предполагали, во-первых, что Палмерстон не обратил внимания на незначительное письмо француза, и, во-вторых, что Гюго страдал паранойей. Но, судя по неопубликованным материалам архивов министерства внутренних дел Великобритании, письмо Палмерстон прочел, и описание казни, сделанное Гюго, привело его в замешательство: «Нельзя, чтобы человек умирал четыре минуты»{979}. Благодаря письму методы казни пересмотрели. Что же касается паранойи Гюго, известно, что французы втайне давили на англичан, призывая их выслать беженцев, заткнуть им рот или подорвать силу их духа. Кроме того, недавно стало известно, что у изгнанников имелся свой человек в Париже, имевший допуск к дипломатической почте. Теперь понятно, почему Гюго был так сверхъестественно хорошо информирован{980}. После эпидемии революций в 1848 году шпионаж стал бурно развиваться. Выяснилось, что беженец по фамилии Юбер – агент Мопа, которому Гюго спас жизнь и по просьбе которого его не стали линчевать. Но еще одного шпиона, венгерского ссыльного, так и не разоблачили: в архивах министерства внутренних дел сохранилось его предложение предоставлять Палмерстону сведения о своих знакомых «демагогах»{981}.
