Впрочем, последнюю часть фразы, возможно, следует читать как отголосок хвастливых бесед с друзьями-мужчинами. Потенция великого поэта – вот уже сто лет любимая тема французских критиков. Независимо от того, как к ней относятся – с благоговением или с отвращением, – все сходятся в одном: в постели Гюго отличался от среднего представителя человеческого рода. При этом никто, кроме отпетых женоненавистников, не подвергает сексуальность Жюльетты такому же пристальному анализу. Тем не менее Гюго начал выдумывать всевозможные предлоги – от ее месячных до своего лечения. Он утверждал, что врачи предупреждали его о потенциально опасном действии оргазма. Жюльетта жаловалась, что ее кошка Фую проводила в ее постели больше времени, чем Гюго{710}. Ей не хватало еды, топлива, денег и секса. Она угрожала отрезать его «отросток»{711}. Она расширяла репертуар, обещала пить его «нектар» и пыталась подбодрить «человечка», чтобы тот вел себя как любовник{712}. Но, как показывает внимательное прочтение писем к Леони, человек, живший на три семьи, пустился в гораздо более увлекательное и лакомое приключение.
Одиннадцать стихотворений, в основном написанных в 1844 году и опубликованных посмертно, образуют небольшой корпус под условным названием «Мадам Биар». В огромном общем потоке поэзии Гюго они почти незаметны. Сейчас их можно выделить лишь потому, что один из душеприказчиков Гюго расположил их последовательно в одной папке{713}. Стихи, посвященные мадам Биар, буквально дышат сексуальностью и являют собой хороший пример того, что Верлен назвал типичными любовными стихами Гюго: «„Вы мне нравитесь. Вы жаждете меня. Я люблю вас. – Вы сопротивляетесь. Убирайтесь!“ … Радость плоти – и очень громкий крик»{714}.
В первом стихотворении цикла (29 декабря 1843 года) Гюго любезно объявляет о разрыве с литературной традицией: «Любовь больше не тот древний лежащий Купидон, / Неопытное голое дитя с шорами на глазах»{715}. В отличие от всей его любовной лирики героиня стихов, посвященных мадам Биар, либо обнажена, либо вот-вот обнажится. Если не считать солнечного воскресного дня в постели, действие почти всегда происходит на фоне звездного неба (сила обстоятельств). «Мрак», окружающий свет их счастья, относится не к Леопольдине, но к тому, что никому из них нельзя уйти и жить на «чудесном необитаемом острове»{716}. Большие глаза Леони появляются во всех стихотворениях, кроме двух, но их цвет Гюго ни разу не упоминает; вот еще одно свидетельство странности его зрения, благодаря которой его эскизы так тонки и так видно вмешательство сознания в реальность{717}. Зато он описывает цвет ее лица. В одном случае оно «то бледнеет, то краснеет» – довольно редкое для того времени косвенное описание оргазма, «сладкого забвенья, известного лишь ангелам».
Стихи, посвященные мадам Биар, помогают понять, что секс для Гюго во многом был
«Когда я обладаю тобой, когда держу тебя, обнаженную, в своих объятиях, я больше не мужчина, а ты больше не женщина, мы два суверенных существа, императоры рая!
Чувственное наслаждение протекает среди духовного наслаждения… Мои глаза наполнены звездами, мой рот наполнен благоуханием. Я чувствую, что умираю – умираю той смертью, в которой жизнь.
Я проникаю в тебя… О, восхитительное созерцание! Для меня ты прозрачна. Сквозь твою одежду я вижу твое тело, а сквозь твое тело я вижу твою душу.
Так держишь ты мое сердце в своих когтях, о, прекрасная победительница, как орел держит добычу.
Мне не хватает слов. Это невыразимая, божественная форма жизни. Разве я сказал «божественная»? Я счастливее, чем Бог, ибо у Бога нет жены!»
Заслуживает внимания кажущееся отсутствие наркотиков в жизни Гюго. Постель Леони стала источником нового вида галлюциногенной смеси. Письма Гюго наполнены чем-то похожим на образный ряд сюрреалистов и забегают на несколько лет вперед даже по сравнению с его собственными стихами. Ближе всего в его опубликованных трудах находятся таинственные стихи 1850-х годов: «Прозрачный череп [поэта. –
Изменчивая Леони стала для него тайной дверцей, ведущей назад, к ощущению целостности, которое он обрел в Природе и на переполненных улицах большого города{720}. Если не видеть названия стихотворения, иногда трудно бывает понять, что оно описывает – интимную близость или религиозные медитации.
Кажется особенно жестоким, что к нему на седьмое небо вот-вот дотянутся длинные руки парижской жандармерии.
Пока Гюго совершенствовался с Леони Биар, его общественная карьера достигла новых высот. Как он и ожидал, в высших сферах он обнаружил огромные пустые пространства.
Он ходил на заседания Французской академии, потешался над невежеством своих коллег, записывал их «перлы». Все было как в школе, только без учителей. Мериме так описывал обычный день в академии: «Все говорят разом. Только В. Гюго сохраняет серьезность» {721}. По мнению Сент-Бева, «Гюго думает, что люди глупее, чем на самом деле»{722}. Гюго в самом деле считал
