Лучшие статьи о Гюго в конце 40-х годов XIX века были опубликованы в сатирической прессе: только сочетание похвалы и насмешек могли соединить две тропы, по которым он шел и которые стремительно расходились по мере приближения неминуемой преграды – революции 1848 года.
Публичный Гюго все искуснее увековечивал гибель своей дочери (но не ее жизнь). Если взглянуть на сборник стихов того года, можно увидеть почти те же «взлеты» и «падения». До трагедии с Леопольдиной он трудится плодотворнее всего перед самым выходом очередного сборника. Для него характерны пунктуальность и деловитость. После 1843 года творчество похоже на кардиограмму. Внезапный всплеск 1846 года, возможно, объясняется смертью дочери Жюльетты Клер Прадье. Гюго помогал ей деньгами; Клер Прадье умерла 21 июня 1846 года, двадцати лет. Не боясь сплетников, Гюго пошел на ее похороны. Траур по Клер как будто позволил ему оплакивать родную дочь и сделал 1846 год гораздо плодотворнее предыдущих – до самого великого препятствия в виде ссылки. Правда, возможно, то был обычный «взлет» перед выпуском очередного сборника{736} .
Гюго прекрасно понимал: если его стихи сочтут достаточно красивыми, все позабудут мелочные домыслы. По его мнению, чем красивее произведение, тем благороднее чувства, которые оно вызывает. Его отказ втянуть себя в трясину бесконечных внутренних дебатов об «искренности» сделали его походы на маленькое кладбище в Вилькье у реки одним из самых ярких образов XIX века и породили несколько самых трогательных стихотворений, посвященных трагической смерти, во французской литературе. Стихи вроде «Вилькье» потрясли школьника Верлена тем, что в них поэт мягко напоминал Богу, у которого никогда не было дочери: терять ребенка очень больно. Или «Завтра, на рассвете…» (Demain, des l’aube…), в котором рассказчик, от чьего лица ведется повествование, обращается к слушателю, о котором якобы забывает{737}. Какими бы ни были мотивы актера, его спектакль, сопровождаемый величественными жестами и простыми фразами, восполняется и очищается теми чувствами, какие пробуждаются у читателей:
В то время как публичный Гюго поднимался на голгофу, остальные его ипостаси занимались другими делами – но какими? Пытаться расположить все известные факты о жизни Гюго в хронологическом порядке – занятие неблагодарное. Для биографа это то же самое, что искать пропавшую массу. Гюго обычно назначал встречи на ближайшую четверть часа{738}, уверяя, что весь день у него расписан по минутам; и все же многое свидетельствует о том, что он был человеком праздным.
С 1843 по 1849 год он написал всего 143 стихотворения и фрагментов, то есть в среднем меньше, чем две строчки в день или менее чем одно стихотворение за две недели{739}. Он работал над романом «Несчастные», как каторжник, но нерегулярно. Рукопись часто откладывалась в сторону. В феврале 1848 года, когда разразилась революция, Гюго на несколько лет забросил работу над романом. В его записных книжках встречается масса ненужных сведений: «Дыхание кита зловонно», «Сажа – лучшее удобрение для гвоздик». Он писал речи и статьи на политические темы (в 1848 году он написал их шесть), ходил на заседания в академии, парламенте и Обществе литераторов, писал рекомендательные письма и регулярно ездил на кладбище в Вилькье. Тем не менее у него оставалось много свободного времени. «Как все старики и большинство мыслителей», он крепко спал, но всего по нескольку часов кряду. У него была жесткая постель и подушка, похожая на «греческий фронтон» («пуховые подушки, в которых тонешь, пугают меня»){740}. Он довел до совершенства отнимающий много времени процесс чтения – тоже своего рода вид нудной домашней работы. У Гюго был свой метод: «Я беру книгу, скажем «Маленькую Фадетту» мадам Санд… Открываю на любой странице и, если ничто там не привлекает моего внимания, я открываю ее второй раз наугад; если книга по-прежнему не привлекает меня, я открываю ее третий раз, снова наугад; если на странице нет следов мыслей или идей, я закрываю книгу и считаю ее плохой»{741}.
Недостаток его метода вскрылся после отъезда в ссылку. Книги, о которых он высказывал свое мнение, находили в его библиотеке с неразрезанными страницами.
Итак, большие промежутки времени оставались незаполненными. Жюльетта часто жаловалась, что у нее он почти не бывает. Он посещал спектакли и приемы, в гостях писал легкомысленные стихи в альбомы и стал настоящим мастером в искусстве буриме. Одно такое четверостишие, которое не включали в полные собрания сочинений Гюго, подписано «Виктор Гюгом» – рифма к слову «альбом»{742}. В другом, также неопубликованном, он сообщает ирландской актрисе по фамилии Дош, что, поскольку у ее ног oignons (слово означает как «лук», так и «шишку», «выпуклость»), то ей нужно было родиться «тюльпаном»{743}. Одно из лучших импровизированных стихотворений проехало по всему Парижу на куске картона, принадлежащего слепому нищему:
Общественная деятельность Гюго уступала его страсти к сбережениям. В 1845 году он оценивал свои капиталовложения в 300 тысяч франков – около миллиона фунтов на современные деньги{745}. «Я слишком тяжело работал, чтобы дожить до старости, и я не хочу, чтобы мои жена и дети жили на пособие, когда я умру». В
