Это было два года назад, ранней весной. Мы тогда гуляли вместе по окрестностям Грейфилда, когда увидели келпи. Волшебный конь стоял на берегу реки, раскапывая копытом снег, точно искал мёрзлую траву под холодной белизной. Он казался сотканным из чернил — тонконогий, ускользающий, изящный до того, что выглядел слегка прозрачным. Вороная грива колебалась на ветру с неестественной плавностью, так, словно даже сейчас вместо воздуха её окружала вода. Заметив нас, келпи застыл неподвижно, спокойно следя за нашим приближением, однако мы не решились подойти слишком близко. Поняв, что мы с Томом не горим желанием его оседлать — келпи обожают простаков, которые пытаются это сделать, и охотно позволяют вскарабкаться себе на спину, после чего увлекают несчастных в полынью, из которой явились, — конь разочарованно отвернулся и порысил по речному льду. Там он в какой-то миг и исчез, будто провалившись сквозь него. Я, любопытная донельзя, уговорила Тома пойти следом и отыскать ту самую полынью; да только тонкий весенний лёд, легко выдержавший поступь водного духа, не выдержал нашей. В итоге я оказалась в воде, и течение повлекло меня под белую корку, сковавшую реку, под которую легко было провалиться — и которую невозможно пробить снизу. Она лишила меня, завёрнутую в тяжёлый многослойный наряд, всякой возможности вынырнуть… но Том не раздумывая прыгнул за мной. Каким-то чудом мы выбрались, и если для меня всё обошлось — моё здоровье всегда было возмутительно крепким для нежной девы, которой полагалось щеголять томной бледностью и падать в обморок при каждом удобном случае, — сам он в итоге слёг с воспалением лёгких.
То, как смотрел тогда на меня лорд Чейнз, было мелочью в сравнении с тем, как терзала меня собственная совесть, пока я сидела у постели его сына.
Если б я сейчас сидела там, где теперь сидит Том, и просила его спасти мою жизнь, — он бы не стал думать дважды.
…«твоя жертва всё равно окажется напрасной»…
И что теперь делать? Поверить словам баньши, подчиниться доводам здравого смысла, пойти на поводу у своих эгоистичных желаний? Не ломать своё счастье собственными руками, сдаться и осудить друга на смерть? Но я не собиралась обманывать себя: вместо того, чтобы сказать Тому «нет», я сама могу сейчас сходить за отцовским револьвером, приставить дуло к его голове и спустить курок. Разница между тем, кто это сделает — я, здесь и сейчас, или Том, позже, покинув Грейфилд, — лишь в одном: в первом случае я угожу за решётку, во втором — останусь на свободе, ибо формально руки мои будут чисты.
Да только в книгах я больше всего презирала тех героев, которые, творя зло, стремились натянуть на свои пальцы белые перчатки.
Нет. Я не верю в судьбу. Будущее не определено: баньши сама мне это сказала. Даже лекари порой ошибаются с диагнозом и подписывают больному смертный приговор — но если не опускать руки, и смерть можно победить. А я руки не опущу. Да и что мне сказали, помимо загадочного «ты его не спасёшь»? Кого именно не спасу? Почему? Почему я должна этому верить? Всё, что говорит Том, выглядит весьма правдоподобно, и пока все требуемые условия соблюдены.
Я не позволю ему умереть. Не позволю остаться проклятым. Не позволю.
Но Гэбриэл…
От невыносимой горечи происходящего мне вдруг захотелось расколотить о стену все вазы с каминной полки.
Почему, почему, почему я?! Почему в моих руках оказались судьбы двоих людей, каждый из которых лучше меня — маленькой глупой девочки, в которой примечательно лишь то, что она не умеет держать свои чувства в узде, а слова за зубами? Выбрать одного — предать другого. Спасти одного — обречь на гибель его соперника. Ведь после всего, что выпало Гэбриэлу, моё предательство добьёт его. А я не могу сказать ему правду: он никогда не позволит мне пойти на то, на что я должна пойти. Потому что не отдаст меня другому. Потому что этот другой — тот, кого любой Инквизитор убьёт не задумываясь.
Особенно такой Инквизитор, каким был он.
Что сделал Том? Что сделал Гэбриэл? За какие грехи им досталось их воздаяние?
В этом мире нет несправедливости. Нет. Нет.
Когда я поднялась на ноги, Том не шевельнулся. И когда я, тихо шурша юбкой, направилась к его креслу, за которым ждала дверь библиотеки, — тоже. Наверное, решил, что я хочу уйти.
Поэтому я ощутила, как он снова вздрогнул, когда я, остановившись у ручки кресла, молча обняла его, положив руки на чёрные кудри, прижав его голову к груди. Виском — напротив сердца.
— Я говорила тебе, что не брошу друга. Я не брошу тебя. — Мои глаза были сухи, ладони отстранённо гладили его затылок. — Я стану твоей женой.
Кажется, Том поверил в моё решение ещё меньше меня.
— Не надо, Ребекка. Я того не стою, — его шёпот был чуть громче биения моего обливавшегося кровью сердца. — Не надо идти на это из…
— Хватит! Ты мой друг, и ты стоишь того, и это не жалость! — резко отстранившись, я яростно зарыла пальцы ему в волосы, заставив его вскинуть голову. — Думаешь, я смогу просто жить дальше, зная, что обрекла тебя на такую участь? Остаться монстром или застрелиться, чтобы не быть им? Ты бы отдал за меня жизнь, я знаю. От меня требуется отдать куда меньше. — Я прикрыла глаза; собственный голос слышался будто со стороны, и он смягчился сам собой. — Я стану твоей женой. Но с одним условием.
