ждали, когда начнётся последнее испытание, предшествовавшее поездке в храм.
Ясное небо отражалось в водах пруда лазурными бликами, ласковое солнце наступившего лета золотило зелень травы, пока ещё молодую и нежную. Джон молодцевато гарцевал на буланом жеребце, при виде Бланш просияв, казалось, ярче солнца; Том следил за тем, как я спускаюсь, с сумрачной обречённостью. Впрочем, может, её замечала только я, знавшая, как всё обстоит на самом деле. Другие, должно быть, истолковывали странное выражение его лица обычным волнением.
И снова — так иронично: та летняя безмятежность, что царит вокруг, щедрый дар самой природы… в то время как для нашей свадьбы определённо больше подошло бы то бурное утро, о котором пелось у Шуберта.
Когда отец помог мне взобраться в седло — в таком платье сделать это самостоятельно я точно не сумела бы, — я выхватила из череды лиц вокруг те, что были мне знакомы лучше других. Вот Эмили промокает глаза платком, вот Элизабет, уже вполне оправившаяся от нападения вампира, смотрит на меня с непривычной мягкостью: она ещё два дня назад нежданно пожаловала в Грейфилд, чтобы поблагодарить меня за попытку спасения её скромной персоны из вампирских лап. Вот лицо Рэйчел — печальное, и мистера Хэтчера — спокойное. Гэбриэла, конечно, нет: отец вопреки всем матушкиным протестам выслал ему приглашение — счёл, что это самая скромная благодарность, которую можно выказать человеку, дважды спасшему жизнь одной из невест, — но я знала, что если он и появится, то значительно позже. А вот непроницаемый лик лорда Чейнза: граф снова в чёрном, и ветер слегка треплет его тёмные, посеребренные сединой кудри. Лорд Чейнз никогда не приглаживал волосы помадой, позволяя им свободно ниспадать до плеч. Насколько я знала, маги редко стригли волосы и не забирали в хвост… по крайней мере, на публике. Своеобразный знак, по которому можно было отличить тех, кто одарён магической печатью, от простых смертных.
Довольны ли вы, милорд? Довольны тем, что всё идёт, как вы и планировали, и я всё же спасаю вашего сына — ценой той свободы и того брака по любви, о которых вы некогда отзывались с таким пренебрежением? Впрочем, вы ведь не можете знать, чем я пожертвовала ради того, чтобы быть сейчас здесь.
«И с злобною улыбкой на рыбок он смотрел»…
Почему в моей голове снова крутится Шуберт?
— И последнее испытание предстоит преодолеть вам, — повернувшись к будущим зятьям, произнёс отец со столь тщательно отмеренным пафосом, что я могла бы подумать, будто он долго репетировал эту фразу. — Коль сумеете догнать тех, за кем явились, поведёте их к алтарю.
Я сорвала Ветра с места, не дожидаясь официального позволения, должного последовать за этими словами. Просто потому, что вдруг осознала, насколько мне это необходимо: снова почувствовать ветер на лице.
Последним испытанием были так называемые «скачки за невестой». В старые времена гости делились на два лагеря и затевали шутливую потасовку, в то время как один из родичей невесты пытался на своём коне увезти её прочь. Жених с друзьями обязаны были победить «врагов», после чего кинуться в погоню за беглянкой и триумфально вернуть её обратно на свадебный пир. Сейчас, конечно же, не осталось потасовки, скачки устраивали до пира, а невеста уезжала сама, и обычно недалеко. Учитывая, какими шили эти свадебные платья — бесполезные, как и почти всё красивое, — и скромные способности иных девушек в верховой езде, иначе быть и не могло. Бланш оказалась типичным тому подтверждением: я моментально оставила её далеко позади, и Джону наверняка стоило немалого труда подобрать коню такой аллюр, чтобы не нагнать её прямо во дворе.
Я не осадила Ветра, даже когда Грейфилд остался позади, и передо мной во все стороны расползлись вересковые поля. Лишь зажмурилась на солнце, с изгибом дороги забившим прямо в глаза. Говорят, солнце в день свадьбы предвещает счастливую семейную жизнь… Я горько усмехнулась, слушая, как звенят железные колокольчики, вплетённые в гриву Ветра — защита от фейри и злых духов; непривычно пышная юбка вызывала смутное ощущение, будто я вот-вот выпаду из седла. Забавно было бы и правда упасть. Упасть и свернуть себе шею. Разом избавилась бы и от страданий, и от приближающейся ночи, и от грядущего презрения Гэбриэла. А в том, что очень скоро мне предстоит сполна хлебнуть этого презрения, я не сомневалась. Ведь я не забыла и не смогла бы забыть ещё одно видение из шара баньши.
Того, где мы с ним танцуем, и он — соломенный принц.
Достигнув перекрёстка, я всё же остановилась. Глядя на дорогу — ту самую, по которой я так часто ездила к Хепберн-парку, — впервые за весь день снова ощутила ту боль, что за минувшую неделю успела стать частью меня.
И слышала, как сзади приближается звон других колокольчиков и топот копыт другого коня.
Они стихли, поравнявшись со мной.
— Ещё не поздно, — тихо произнёс Том.
Я повернула голову, взглянув в его лицо.
— Что не поздно?
В отличие от меня, Тома как раз облачили в зелёное, под глаза. Неяркий шёлк жилета отливал цветом морских волн, бархат фрака был тёмного и спокойного оттенка лесного мха; кудри мягко вились вокруг лица, по контрасту казавшегося почти белым. Глядя на своего жениха, я отстранённо понимала, что он очень красив…
К лучшему или к худшему, что лишь отстранённо?
