вкладывают кольцо — то, что предстоит надеть на палец мужу, — и сквозь пелену в моих ушах пробиваются слова, которые я так боялась услышать.
— …Согласен ли ты, Томас Кеннет Рудольф Дарнелл Чейнз, взять эту женщину в свои законные жёны? Обещаешь ли перед ликами богов хранить верность ей и любить её больше, чем самоё себя? Клянёшься ли быть с ней в горе и в радости, в богатстве и в бедности, в болезни и здравии, пока смерть не разлучит вас? Хочешь ли, чтобы она покоилась подле твоих родных?
— Да.
Ответ Тома звучит тихо, но не заставляет долго ждать. Кольцо, которое он держит в руке, мягко скользит по моему пальцу, чтобы занять своё место на нижней фаланге. Миг я смотрю на драгоценность, теперь украшающую мою левую ладонь: кладдахское[33] кольцо, традиционное для обручения. Две крошечные золотые руки — знак доверия и дружбы, бриллиантовое сердце — любви, венчающая его корона из белого золота — верности.
Ещё один символ, на который я не имею права.
Если б только можно было оставить одни руки…
Том поворачивает кольцо на моём пальце, и маленькое сверкающее сердце оказывается с внутренней стороны кисти. Там, где ладонь. На виду остаётся один лишь простой золотой ободок. Сердце наружу — знак помолвки; муж и жена носят кладдахские кольца сердцем к себе, в знак того, что их собственные сердца более не свободны и соединены навеки.
— Согласна ли ты, Ребекка Абигейл Корделия Лочестер, взять этого мужчину в свои законные мужья? Обещаешь ли перед ликами богов хранить верность ему и любить его больше, чем самоё себя? Клянёшься ли быть с ним в горе и в радости, в богатстве и в бедности, в болезни и здравии, пока смерть не разлучит вас? Хочешь ли покоиться подле его родных?
Голос жреца строг. Пускай я знаю, что он не догадывается об обмане, мне долго не удаётся выдавить из себя ни звука, прежде чем с моих пересохших губ всё-таки срывается хриплое «да». Кольцо, которое я надеваю Тому на палец, чуть больше моего, и, когда я поворачиваю блестящий ободок сердцем внутрь — у Тома оно не алмазное, просто золотое, — мои пальцы дрожат.
То, как приносят свои клятвы Бланш и Джон — право первенства всегда принадлежит старшей сестре, — я уже не слышу.
Браво, мисс Лочестер, вкрадчиво шепчет знакомый голос в моих ушах, пока мир суживается до соединения наших с Томом рук. Только что ко всем своим грехам вы добавили ещё и клятвопреступление.
Ах, прошу прощения… теперь — миссис Чейнз.
Сон, всё это — дурной сон…
— Скрепите свои клятвы поцелуем и выйдите отсюда мужем и женой.
Когда я поднимаю голову, глаза Тома уже совсем близко. Я закрываю собственные, чтобы он не смог прочесть в них отвращение к неизбежному, но он касается моих губ осторожно и коротко. Не размыкая ни их, ни свои: так могли бы целоваться дети.
После под радостные крики присутствующих мы рука об руку идём к выходу из храма, и солнце разлетается радугой на моих ресницах одновременно с тем, как на нас сыпятся рис и конфетти, а кто-то — кажется, мистер Хэтчер — на счастье кидает через наши головы старый башмак. Я не сразу понимаю, откуда взялась радуга, пока мы с Томом не садимся в экипаж — теперь наше с Бланш место уже не подле родителей, а подле супругов; тогда он бережно проводит ладонью по моим щекам, и на пальцах его остаются мокрые пятна.
Слёз я тоже не чувствую. И когда, посмотрев в окно, замечаю счастливое и заплаканное лицо сестры — надеюсь, что мои слёзы тоже можно принять за радостные.
Следующее, что я помню, — мы уже в Грейфилде, сидим во главе пиршественного стола и принимаем поздравления. Стол заставлен яствами, над нами шелестит алая шёлковая крыша открытого шатра; вдали зелёной стеной виднеются садовые деревья, ветер качает сиреневые стебли люпинов и несёт благоухание лилий, пионов и роз. Моя тарелка пуста, вересковый мёд в бокале нетронут, слова и лица сливаются в сплошную туманную череду. Я не живу — существую, плыву по течению сквозь странную искажённую нереальность, которой обернулся мир. Иначе мне просто не вынести всего этого дурного маскарада: когда посреди шума, пестроты и улыбок ты кричишь и истекаешь кровью, но под маской этого никто не замечает, и ты сама делаешь всё, чтобы не заметили.
Мне казалось, я готова к той пытке, что предстоит ночью. Кто бы мог подумать, что день окажется куда тяжелее.
Хотя глупо судить, пока эта самая ночь ещё не наступила.
Из тумана меня на миг выдёргивает прикосновение чужих рук к шее. Я узнаю мистера Хэтчера и понимаю, что он лично застёгивает на мне свой подарок: тяжёлый серебряный медальон. На крышке в окружении рунных узоров выгравирована рука, пальцы которой сложены в жесте, защищающем от зла.
— Оберег от дурного глаза, — в ответ на мой вопросительный взгляд терпеливо поясняет мистер Хэтчер. Видимо, уже не в первый раз. Его глаза кажутся мне слишком серьёзными для того, кому пристало просто радоваться торжеству, но губы безмятежно улыбаются. — Не снимай, лучше заправь под платье. Сегодня он тебе пригодится… верно, Том? Ты был завидным женихом, и не думаю, что все безоговорочно счастливы за нашу прекрасную
