презрения, ни холода, которых ожидала. Даже его ирония больше не режет ножом: в ней читается скорее горечь, чем насмешка.
— Полагаю, вы не в восторге, — не дождавшись ответа, заключает Гэбриэл, закладывая руку за спину. — Тоже.
Мы стоим в воцарившейся тишине, застыв в начальной позиции вальса. Шаг друг от друга, его пальцы на моей талии, мои безвольно опущены. И, услышав в этой тишине негромкое, проникновенное, щемяще нежное «посмотри на меня, Ребекка», я безнадёжно поднимаю глаза.
Самый страшный момент моего самого страшного кошмара…
Гэбриэл смотрит на меня. Теперь — только на меня. Остального для него явно не существует. Белые волосы, привычно стянутые лентой, струятся из-под широких полей нелепой соломенной шляпы, бархатная полумаска чёрная, как и его одежды.
Ощущение реальности возвращается ко мне в тот же самый миг, как я понимаю: вместо всего, что я ожидала увидеть, в разноцветных глазах под маской стынет печальное понимание. Ни угрозы, ни отчуждения, ни осуждения.
Неужели…
— Томас — оборотень, верно? — произносит Гэбриэл.
В этот момент я вдруг снова чувствую, что живу.
И когда заиграла музыка, я шагнула вперёд, подчинившись движению его руки, больше не опуская взгляд.
Он понял. Он знает. Знает, почему я согласилась на этот брак, почему отказалась от нашего побега. И, зная, не спешит убивать ни меня, ни Тома.
Первым мои желанием было выпалить «да», но разум тут же остановил меня от этого опрометчивого шага. Что если Гэбриэлу не хватает моего чистосердечного признания, дабы предать Тома в руки Охотников? Осознание, что этим недоверием я в какой-то степени снова его предаю, вызывало у меня жгучий стыд, но я не имела права так рисковать. Гэбриэл мог понять моё решение, однако вполне мог не принять.
Поэтому, позволяя ему вести себя в первых поворотах танца, я ответила вопросом на вопрос:
— С чего ты взял?
Только потом я поняла, что уже задавала ему этот вопрос. Вечность назад, когда впервые навестила Хепберн-парк после смены хозяина.
Гэбриэл улыбнулся. Улыбка его тоже была печальной; и поправку, которая послужила мне ответом ту самую вечность назад — «как я догадался?» — я прочла в его глазах.
— Моя дорогая миссис Чейнз. Даже в замужестве остались той же маленькой обманщицей, — слова, звучавшие в моём сознании обличающе, наяву он произнёс с мягкой, почти ласковой, ни капли не обидной насмешкой. Заставившей меня поразиться и восхититься тем, что он и сейчас находил в себе силы иронизировать. — Кажется, я уже говорил вам, что неплохо умею понимать, когда люди лукавят?
Я промолчала, вскидывая руки, чтобы перейти к следующей фигуре — кругу: почти сомкнув, но не соединив свои ладони с ладонями Гэбриэла.
Снова вальс, снова слова, давно уже сказанные… и снова это казалось мне до дрожи забавным — то, что в конце этой кошмарной истории мы вернулись к началу.
— Все детали головоломки были у меня на руках. После твоего представления на мосту мне хватило пары минут, чтобы их сложить. Понять, почему моя почти-наречённая не может сейчас поехать со мной. Чего испугалась. Что впоследствии я должен простить, — проговорил Гэбриэл, когда его пальцы сомкнулись с моими. — А потом у меня была неделя на то, чтобы найти доказательства этой теории. Все косвенные, к сожалению. Наш дражайший лорд Чейнз умеет как заметать следы, так и дружить с теми, кто ему в этом помогает.
Мы сошлись, неотрывно глядя друг на друга через окошко, образованное соединением наших вскинутых рук.
Значит, ему всё же нужно то, о чём я подумала? Прямое доказательство — в виде моего признания? Или…
— Бедные глупые дети, — тихо произнёс Гэбриэл, прежде чем разорвать перекрестье наших взглядов, закружив меня под рукой. — Мне так вас жаль. Обоих.
Слова заставили меня расширить глаза, но он этого не увидел. Подчиняясь новой фигуре, мы разошлись в разные стороны, отвернувшись друг от друга, не размыкая ладоней. Затем сошлись — и вместо того, чтобы снова сделать шаг прочь, Гэбриэл рывком привлёк меня к себе: так резко, так близко, будто за нами не наблюдала вся праздничная толпа.
— Знала бы ты, как мне хочется просто увезти тебя отсюда. — Мрачный огонь в его глазах обжёг меня даже сильнее, чем ощущение этой нежданной, вызывающей близости. — Прямо сейчас.
Я замерла, прогнувшись в талии, отчаянно откинув голову назад, чтобы сохранить между нами хоть какую-то дистанцию. Смутно слыша музыку, которая продолжала играть, и волну возмущённых шёпотков, прибоем прокатывающуюся по блестящему собранию вокруг — пока мы просто стояли посреди площадки, забыв и о вальсе, и обо всём остальном.
И вместо того, чтобы вырваться из его рук, я спросила:
— И почему… не увезёшь?
Чуть отстранившись, Гэбриэл сделал шаг, наконец увлекая меня в классический вальсовый поворот. Куда раньше, чем предполагали музыка и танец, но в данной ситуации это было наименьшей из бед.
