вагашата. Умытого Гарку перевязали рубашкой пленного вожака: до свадьбы заживёт! Он шевелился на щите, хотел слезть, его не пускали.
Светел увидел свой поезд, только вползавший на мост. От сердца отлегло, он лишь удивился. Ему-то казалось, великая брань длилась полдня.
– А я тебе весть несу, брат, – сказал Кайтар. – В Вагаше дружина боевая стоит. Гостя богатого на купилище привела.
У Светела аж дух захватило.
– Дружина? Которая?..
«Неужто снова Ялмак…»
– Сеггара-воеводы, – ответил Кайтар. – Царская называется.
Дружина Сеггара
Разведывать дружинных Светелу сперва было некогда. Посад, последние плачи, мамин крылатый голос, воспаряющий над раскатами гуслей… вскрывание фаты, доверчивый румянец Ишутки, свивание двух рук полотенцем, озорные проводы молодых в опочивальную клеть… Дрожащая борода немощного Игорки, его светлый и взыскательный взгляд…
Вкусное, чуть горьковатое донце от свадебного коровая – доля удалых игрецов.
Кайтаровичей, живших аж за Шегардаем, водить своего гусляра не благословила Владычица. Некому было подменить Светела с Небышем. До утренней встречи молодых сбивали пальцы, вызванивая песню за песней. И уж не оплошали. Знай, Левобережье, как гуляет Коновой Вен!
После Светел делал вид, будто ему некогда.
«Царская, значит. Сеггар Неуступ. Поморник на знамени. А что мне до них? Мы свою дружину уставили…»
Вагашинское купилище раскинулось намного скромней, чем в Торожихе, но тоже было что посмотреть. На Коновом Вене чаще торговали изделиями своих рук. Здесь было гораздо больше снеди. Сало и солонина в опрятных бочонках. Вяленые мя?са полосками. Жирные шарики мурцовки в берестяных туесках. Сочный припас для похода: тельно?е, залитое жиром в горшочках, чтобы не портилось в тепле зеленцов…
– Зорко ваш как? Съехал за море?
– Забоялся. Слух идёт, у Порудного Мха людей до смерти убивали.
– Если кому боязно, вон опасная дружина стоит. Найми, горя не узнаешь.
– Дорого больно…
– Хочет Зорко и рыбку съесть, и в воду не влезть.
– А у Порудницы что, говоришь? Опять с севера натекли? Уже и за Кижи?..
– Там, слыхать, Лигуевичи таковы, что дикомытов не надо.
– Вот им укорот и вышел. Царский сын примучил. Тайных воинов, говорят, с собой приводил.
– Ух ты! Сам великий котляр для такой чести Чёрную Пятерь покинул?..
– Сказывают, хуже тварь завелась: Ворон! Уж пошлют на кого, вовсе нету спасения. Слово крепкое возгласит во имя Мораны, стрелы сами летят, свой своего копьём порет, дом пожаром занимается. Сильна Владычица!
– Самовидцы хоть есть? Или опять слухи одни?
– …А кого обречёт, на портах чёрное пёрышко объявляется.
У Светела больно сжалось в груди. Перед глазами встала вьюжная предрассветная мгла. Детскому плачу отозвались кугиклы, вереницей побрели озябшие человечки. Совсем маленькие и побольше. Один, упрямый, долговязый, нёс на спине малыша.
Кувырнулась в воздухе, понеслась прочь недобрая птица.
«Кто из вас жестоким Вороном стал? Кто кожу на левую сторону вывернул и снова надел?..»
Человек легко верит тому, во что очень хочется верить. И ещё – тому, чего боится хуже всего. «А если…» Догадка была слишком страшной. Невозможно к такой даже присматриваться. Берегись её на свет допускать, не то приживётся. Светел шагнул вперёд:
– Мир на беседе, гости почтенные… Он какой? Видели его?
Важные торгованы повернулись к юнцу:
– Кого ещё?
Светел сглотнул.
– Ворона.
Его смерили недовольными взглядами:
– Послали Боги беседничка…
– Чего от дикомыта необычливого ждать.
– Беги себе, вежества прикупи, – надменно посоветовал первый.
Светел ушёл от них, даже пустого извиненья забыв попросить. Казалось, что-то страшное пролетело мимо, не зацепив.
«Почему к дружине на развед не спешу? В Торожихе небось бегом сорвался…»
