река, бежавшая с водоспуска, звалась по-местному Рука?вицей – оттого, что, свергнувшись падуном, разбегалась двенадцатью звонкими рукавами. Дикомыты, конечно, смеялись. Рукави?ца!
Скальные ступени, некогда очень высокие и крутые, давно изгладил белый ковёр. А вместо серебряного звона стояла снежная тишина.
– Дядя Шабарша, мост андархи построили? – спросил Светел.
Большак тоже смотрел вдаль. Причудливые ветра не давали снегу облепить высокие дуги опор, дочиста лощили широкую бороду водопада, струившуюся под мост. Даже теперь было видно: Рукавица сдалась не сразу. Уже скованная ледяным сном, всё тянулась к матери Светыни, рвалась сквозь стужу, изливалась слезами последних струй… Борьба давно кончилась, бури доламывали густую бахрому капельников, превращая застывший падун в гладкую зеленоватую стену.
Шабарша задумчиво ответил:
– Кто говорит, андархи…
– Боги не попустили до нас со своими дорогами дотянуться! – сказал Зарник.
Светел спросил:
– А кто-то иначе говорит, дяденька?
– Своим умом подумай, Опёнок, – усмехнулся Шабарша. – Такие дороги, каменные да с мостами, в коренной-то Андархайне не всюду уделаны.
– А тут пограничье, – пробормотал Светел. – Недавно на щит взятое. Успели бы выстроить? И куда за Вагашу мостили?
– К нам, куда ещё! – засмеялся Гарко. – Дань возами возить! Благословишь ли, дедушка, нам с ребятами вперёд выбежать? Кайтаровичам возвестить, чтоб встречу готовили?
Большак отмахнулся:
– Идите уже, одно мельтешение от вас.
Гарко трижды стукнул по мосту ратовищем копья, первым шагнул на камни. Невелика вроде Рукавица, да на том берегу всё равно другая земля, другой мир. С мостом не шути! Даже с простой жёрдочкой через ручей. А этот, каменный, ещё и назывался Калиновым.
– У них, говорят, и река Смерёдина где-то есть, – хороня подспудную оторопь, засмеялся Зарник.
Смех получился ненастоящим, дружина не отозвалась. Когда избегают прямо называть кровь, говорят о калине. Все это знали.
На мосту снега почти не было. Лапки брякали шипами по льду, одевшему тёсаный камень. Светел прихлопывал по певчему корытцу гуслей, отдав Небышу играть песню, тешиться наконец-то постигнутыми переборами. Сам всё слушал себя, ждал особого чувства… почти как в Торожихе, когда встретились гости, баявшие по-андархски. Вдруг мост внятное скажет? Узна?ет шаги, исстари знакомые, надумает отозваться?..
Не отозвался. Лишь убегала назад дужчатая кладка, выложенная с лукавым искусством. От какого места ни посмотреть – лепестки во все стороны, конца и начала не разберёшь. Надо будет на обратном пути подробнее приглядеться. Пока одно было ясно: Шабарша правду сказал. Такую мостовину мостить на краю толком не преклонённой страны, всякий день ожидая то западни, то наскока? Нет уж. Казистые дуги только у себя дома выводят. Без спеха. Внукам на любование…
За мостом продолжался дорожный тор, убитый снегоступами вагашат. Ребята повеселели, снова стали галдеть:
– Кайтаровичам снежки уступим или рукопашную?
– Нам не уступать стать! Пусть Ишутка в доме главенствует!
– Да ладно. На любки потолкаемся, и за пиво.
– Молодые без нас дело решат. Кто на первое утро у ладушки за спиной пробудится, тот голова.
– А вагашатам науку сполна зададим! Ишь злые, Ойдриговичей ждут, нового завоевания чают.
Гарко оглянулся:
– Светел! На чём веточка окажется?
У ребят блестели глаза, в предвкушении весёлой потехи шутки сыпались сами:
– Наш гусляр на ходу спит!
– Ждёт, мамка обратно не позовёт ли!
Светел улыбнулся, поправил меховую харю, до времени сдвинутую с лица. Вольно им смеяться. Счастливые, они дома сидели, пока Жог гвоздил больной рукой в стену, не благословляя побега… Чем ещё такой тычок допустить, лучше рот закрыть да покориться. И мама… только бы не глядеть, как расплачется…
– Сюда тропка, – почти сразу сказал Светел.
Ребята остановились. Румяные, синеглазые, каждый с плетёным щитом, с копьём вместо кайка.
