– Не порно, – согласилась сестра. – А мы всё равно поглядим. Наше дело ждать да примериваться!
Злат вёл их наверх окольными путями, по возможности минуя бойкие пробеги, где хаживали Гайдияровы порядчики, а народ то и дело жался к стенам, давая проезд гружёным тележкам. Временами дорога выводила на обледенелые плечи скал, с каждым разом всё шире распахивая мглистую овидь Зелёного Ожерелья.
– Я скоро уеду, – тихо повторял Злат. – Запоминай путь, государь.
Он не смел называть Эрелиса братом, хотя их связывало родство. Злат был боковым побегом на древе царевича Коршака. Восьмой наследник, прозванный Жестоканом, не озаботился ввести пригульного в род. Зато подобрал ему невесту: дочь богатого промышленника из Левобережья. По Коршаку уже скоро пять лет как справили тризну, однако Злат носил гребень просватанного. Собирался нынешним летом отбыть к наречённой. Праведная семья от данного слова не пятила.
Тропка снова нырнула в каменную глубину, в душноватое, влажное тепло обитаемых выработок. Серенькие оборвыши пробирались по стеночке, неприметные в отсветах сальников.
Умы и языки выскирегцев занимала самая свежая новость.
– Уж тот рыжий котище мял её, мял…
– Чей он хоть? Сапожника вроде?
– Не, сапожников ласковый, а этот – как есть варнак! Когти что гвозди!
– Из-за островов прибежал, от кощеев.
– Медников чёрный без уха приплёлся, усмарёв серый полхвоста до дому донёс… Всех побил!
– А тискал-то, тискал, за шиворот зубами хватал… Клыки – во!
– Она ж вроде царевны кошачьей. Небось с женихом под стать думали поблюсти. Что за котят метнёт, вот бы одним глазком глянуть?
– Ясно, рыжавушек.
– Да ну! Так тебе кровь царская и уступила.
– А будто не уступит? Ты доброго Аодха видал ли? С нынешними равнял?
– Да хоть на сына шегардайского посмотреть. Срамота!
– Нашёл по ком судить. Яблочко от яблоньки! Его отец…
– Язык-то попридержи.
– Его отец, слышали, речные берега путал!
Один из оборвышей оглянулся. Двое других тотчас ухватили приятеля, повлекли дальше. Подземная улица жила обычной жизнью. Ссорилась, смеялась, выносила свой суд. До мальчишек никому не было дела. Таких, как они, мезонек по Выскирегу шаталось – впору котляров кликать.
– Хорош царевич. Кошки не удержал, где ему державу удерживать!
– И глаза серые. Поистёрлось царское золото! Вот Гайдияр…
– Сестру бы поглядеть. Собой дурна, говорят.
– Небось родословы над книгами слепнут, жениха ей подыскивают.
– Тихо, болтуны!
– Если уж такой род миновался…
– Тихо, говорю! Дошуткуетесь до кобылы!
Другие ещё помнили позавчерашнее, остылое. Приговор мнимому родичу, побор, наложенный на Кокуру. Когда из пекарни левашника везли вниз обшитые короба, на сладкий дух не оборачивался только насморочный.
– Лаком владыка наш… – доносились приглушённые пересуды.
– Попробовать бы те постилы!
– Попробуешь… кнута с узлами за болтовню.
– А обречённик что? Ещё мается?
– Да что. Вцепился как клещ.
– Батюшке отпирчивому досаждает. Не принял, теперь платит пусть.
Братец Аро споткнулся на ровном месте. Зажмурился, замотал головой. Прошептал:
– Я вконаю в закон… чтоб судья праведный… хоть и царь… сам при казни сидел!
Сестра крепко стиснула его руку:
– Идём, братик. Идём.
Окно, прежде увитое ползучим шиповником и плющом, ныне порывалось насовсем зарасти ледяной пробкой. Его время от времени прорубали. Пускали свежий воздух течь отвесной дудкой до самых нижних жилищ.
