не крался к шкафу с зажигалкой в руке и не пытался порыться в груде наваленных в дальнем углу старых тапочек.
Да, прошло полчаса, потом еще полчаса, потом час, я подавляла зевоту, а изображение на экране застыло, казалось, навек.
Когда минутная стрелка на часах показывала без пяти двенадцать, я плюнула, выключила монитор и поехала домой.
Итак, Вова не пришел. Почему? Он не клюнул на мою наживку, он не причастен к преступлению, или его спугнула Оля, оставшаяся после работы, чтобы покрасить ткани?
Я ехала по пустынным ночным улицам и пыталась найти наиболее вероятное объяснение своей сегодняшней неудаче. Поразмыслив, я пришла к выводу, что наименее вероятным является первое предположение из трех.
Если Вова причастен к преступлению, он не мог пропустить мимо ушей информацию о намечающемся дополнительном расследовании. Уж кто-кто, а он- то отлично знал, какие у Оксаны были друзья. Следовательно, он был сильно заинтересован в том, чтобы не допустить того, чтобы эти друзья на него вышли. Разумеется, в том случае, если он действительно в чем-нибудь замешан.
Значит, одно из двух: либо он не замешан, либо его спугнула Оля.
Хм, смешная получается ситуация – один подозреваемый спугнул другого.
Что ж, если это в самом деле так, то Вова должен будет предпринять еще одну попытку. А может быть, даже и не одну. Кто его знает, вдруг завтра вечером халтурку возьмется делать Наталья. Тогда он опять не сможет проникнуть в цех.
Да, как это ни печально, а похоже, придется мне свои дежурства поставить на поток. Придя к такому удручающему выводу, я тяжело вздохнула, но что поделаешь – работа есть работа. К тому же Боба ждет не дождется, когда же я представлю ему убийцу, и если таковой имеется, мне совершенно необходимо его выявить.
Но несмотря на осознание правильности своих действий, в тот вечер я чувствовала себя уставшей, как никогда, и, приехав домой, упала на кровать, что называется, без задних ног.
Следующие несколько дней я испытывала одни только разочарования. Аккуратно заряжая каждый день источник питания камеры и добросовестно просиживая дежурства в машине возле театра, я не наблюдала на экране монитора ничего, кроме надоевшего уже до изжоги темного прямоугольника шкафа.
К тому же, вопреки моим предположениям, в эти несколько дней никто не брал халтурку, так что даже этого невинного развлечения я была лишена.
«Неужели я ошиблась? – в отчаянии думала я. – Неужели это не Вова? Но кто же тогда? Оля? Неужели Оля?»
Я смотрела на Олю, бродившую по цеху, не поднимая глаз, педантично выверяющую каждый штрих в рисунках и скрупулезно вымеряющую каждый квадратик в аппликациях, и отказывалась верить.
В конце концов я засомневалась, правильно ли рассчитала время для наблюдения, и подумала, что Вова мог забрать ботинки тогда, когда камера была выключена, но проверив дальний угол шкафа, убедилась, что все на месте.
Вова был непричастен, это было совершенно очевидно. В основном списке из подозреваемых оставалась только Оля, и как бы мне ни было это неприятно, приходилось признать, что теперь я должна подвергнуть проверке ее, и вполне возможно, что результаты этой проверки докажут ее причастность.
Да, это было очень неприятно. С Олей я ежедневно работала в самом непосредственном контакте, к Оле я не имела практически никаких личных претензий, более того, я даже сочувствовала ей по поводу незаслуженного обвинения в воровстве, и вот теперь мне предстояло найти доказательства ее причастности к такому неблаговидному поступку. Конечно, мотив у нее был, но…
И тут мне в голову пришла одна интересная догадка. А что, если Оля вовсе и не собиралась никого убивать? Что, если она просто хотела досадить Оксане за то, что последняя так подло с ней поступила, и, зная о ее порывистости в движениях и резкости в реакциях, решила немного усугубить эффект, заставив ее лишний раз навернуться со ступенек?
Да, мысль была интересной, но, как ни крути, это действительно была лишь догадка, правильность или неправильность которой могла подтвердить только сама Оля. А чтобы получить от нее подобное подтверждение или опровержение, необходимо было застать ее с поличным у шкафа.
Итак, мне предстояло рассказать историю о дополнительном расследовании еще раз, но теперь уже Оле.
Обдумывая, как это сделать, я увидела, что на сей раз задача несколько сложнее, чем в случае с Вовой. С ним у меня были почти приятельские отношения, и хотя время от времени мы ссорились, но в целом это ничему не мешало, и я могла в любой момент обратиться к нему, что называется, запросто.
С Олей было не так. И по характеру будучи не очень общительной, после случая с альбомом она окончательно замкнулась в себе. Если бы я так же, как в случае с Вовой, без особых на то причин начала делиться сведениями о дополнительном расследовании по поводу смерти Оксаны, это наверняка вызвало бы у нее по меньшей мере недоумение.
Кроме того, здесь имелась одна психологическая тонкость, которую, как профессионал в своем деле, я не могла не учитывать.
Оба, и Оля и Володя, имели причины быть недовольными Оксаной, но первому она насолила явно, и он наверняка не один раз имел случай высказать ей
