Лермонтов и христианство

Эпическое бытие разноязыких Атлантов, связывающее Землю и Небо, красной нитью проходит в эпосах всех народов мира. Есть оно и у Лермонтова, наделённого истинно вселенским самообладанием и вневременным видением: «Но я без страха жду довременный конец / Давно пора мне мир увидеть новый»… Очевидно, «мир» истинной в своей чистоте («новой») реальности – и был источником той «старинной мечты», которую поэт остро ощутил во младенчестве и с которой не хотел расставаться до конца дней своих. В него-то и «хотел» войти Лермонтов, даже и не будучи приглашённым… В период же земного скитальчества, «царство дивное», освящённое лазурью, было смыслом и жизни, и творчества поэта.

Обладая пронзительным умом и невероятной одарённостью, а потому изначально, то есть с юных лет не принимая на веру «этот» мир, Лермонтов всей душой стремится ощутить тот, «другой». Смею надеяться, мы убедились в том, что методы постижения им как «иного», так и тварного мира, не совпадают, а порой даже противоречат принятым или апробированным нормам анализа. Ибо ничто, «принятое в науке», не способно охватить невещное, изначально находящееся вне её территории. Неприятие или слабое ощущение этой разницы может внести немалую путаницу в изучение творчества Лермонтова. Примем к сведению и то, что жил он не для биографов и творил не для трактатов. Наверное, поэтому в наследии Лермонтова то и дело натыкаешься на «странности», разрешить которые невозможно посредством рафинированной логики, равно как и при помощи «хорошо поставленного» и ещё лучше зарекомендовавшего себя «трактатного» здравого смысла, бойко расставляющего точки над «i» во всяком творчестве.

К счастью, наследие Лермонтова время от времени побуждает неравнодушные к истине умы понять таинства его грандиозного творчества «иными средствами». И, слава богу, что пафос некоторых исследований отличается от «умеренности и аккуратности» тех, кто, в числе Репетиловых и Молчалиных от литературы, способен заболтать поиск истины любого гения.

Впрочем, внутренний мир Лермонтова, даже и «аккуратно втиснутый» в «ложе», отполированное «пемзой» расхожих критериев, неизменно выскальзывает в пространство дивного мира, в котором только и способно существовать его величественное бытие.

То го, может, и не желая, Лермонтов создаёт естественную преграду для тех, кто мыслит не выше уровня, начертанного идеологическим «скипетром», как и для пересидевших за «букварями» штатных или учёных обывателей.

Во всякие времена публика эта, привыкшая смотреть на всё с высоты должностной ступени и судить с неё же, способна разглядеть лишь то, что не выходит за пределы низких горизонтов. Однако «табуреточное мировосприятие», увенчанное «учёным» или того хуже – «издательским колпаком», отнюдь не возвышает чело их обладателей. Ибо «колпаки» лишь торчат вверх, в то время как дух и сознание причастных к истинному творчеству в минуты вдохновения устремлены к небу. Разница существенна. Однако именно ссутулившиеся за «наукою бесплодной» должностные интеллектуалы, удачливые «денщики» и поденщики от окололитературы не устают подсовывать потрёпанную «прокрустову раскладушку» тем, кто в неё и не вмещается. Неискоренимые «избранники» кабинетов и «жрецы» пыльных стеллажей, ловкие в усвоении жизненно-служебных пространств, за отсутствием ума и таланта видят своё призвание главным образом в том, чтобы «остановить всё, что движется». «Не развязывая старых узлов и не завязывая новых», они испокон веков «чёрной» бездарностью своей пытаются смыть праведность истинного творчества.

Впрочем, так ли это?! Может, «в пыли» сидящие (или, как говорил поэт: «счастливые в пыли») и от пыли поблекшие не столь уж и заметны?! Может, опасность «седалищного мировосприятия» (позволю себе отвлечься от непосредственно литературного анализа в сторону «социоведения», толпоублажения и прочего лжеведения), всё же как-то облагороженного «учёными колпаками», орденами и роскошными мантиями, преувеличена?!

Отнюдь! Прогибаясь пред «игольными ушками» «дворцов и палат» со времён, когда «чёрт поселился в типографской краске», сутулые интеллектуалы протискиваются в бутафорские царствия бумажных владык вовсе не для того, чтобы сеять разумное, доброе, вечное. Горбясь под бдящими взорами властей и издателей, возомнивших себя политиками, «рыцари пера» и «игольных ушек» уводят внимание поколений от нужд времени, «по пути» подрабатывая на предоставленных им должностях палачами и могильщиками талантов. Этот-то пыльный народец, свято блюдя рынок чтива, завсегда оказывается в голове запоздалых чествований, погребальных церемоний и посмертных славословий «невольникам чести».

Именно их фарисейские уста отравляют жизнь тем, кто сделал немало, но ещё больше мог; кто много хотел, но сказал лишь чуть, а более всего тем, кому не дали сказать вовсе. Этот поседевший за фуршетами, запылившийся и посеревший в чиновных гостиных «цвет мысли», поспевая везде, умудряется заполонять своим «юбилейным присутствием» торжественно украшенные «колонные», бесколонные и прочие залы.

Только что не плетя венки из самих себя, «голые короли» беспрепятственно играют роль «элиты общества» и, оставаясь голью, травят жизнь и творчество тех, кто, в состоянии оказать честь любому народу, – мог, может и долженствует быть славой своего. Именно этот плодовитый народец, сея сор и плодя подобное себе, приводит общественную жизнь к пыльной серости. Именно «перед властию презренные рабы», развеянные по должностям, намертво прилипают к номенклатуре по рождению, «по вере» и происхождению, с которой их роднит та же серость. И происходит всё это из века в век! В России, очевидно, потому, что в поблёкшем сознании и омертвелых душах чиновного племени со времен первых Табелей о рангах стали размываться понятия о чести, доблести и достоинстве, в особенности, если эти свойства принадлежат другим. Так в обществе угнездилось неприятие и последующая жестокая травля всякой личной значимости.