Лермонтов и христианство

Напрасный труд – нет, их не вразумишь, —
Чем либеральней, тем они пошлее,
Цивилизация – для них фетиш,
Но недоступна им её идея.
Как перед ней ни гнитесь, господа,
Вам не снискать признанья от Европы:
В её глазах вы будете всегда
Не слуги просвещенья, а холопы.

Именно эта «царская дворня», плохо понимавшая родной язык, с петровского времени изрядно постаревшая и поглупевшая, – и вызывала глубокое презрение Лермонтова за тридцать лет до горьких сетований Тютчева (бывшего, к слову, старше его на 11 лет). И если Державин, «в гроб сходя, благословил» Пушкина, то смерть последнего послужила своего рода благословением на борьбу со Злом воина ещё более жёсткого, волевого и бескомпромиссного. Человека, обладающего пронзительным умом, железной волей, редкой доблестью и бесстрашием. Теперь только, ощутив «иглы» зла, пронзившие сердце его великого соотечественника, Лермонтов, окончательно прозрев, воочию увидел и глубоко осознал свою миссию. И не устрашился её! Вдохновенный стих его, ведомый призванием, с этого времени подобен «колоколу на башне вечевой», «гул» которого, раздаваясь тем сильнее, чем дальше уходит от своей эпохи, охватывает духовное пространство, по своей глубине и шири невиданное собратьям Лермонтова по перу. Начиная со знаменитого стихотворения «Смерть поэта», едва ли не всё, что пишет Лермонтов, принадлежит к шедеврам мировой литературы! Но устремлённое «к небу» вдохновение, по своему масштабу, глубине и художественным достоинствам, пожалуй, не имеющее аналога ни в русской, ни в европейской поэзии Нового времени, порождает не только восторг и удивление, но, при внимательном чтении, изумление…

Ф. Тютчев

Духовное преодоление сего времени и вовлечение в пространственные формы, как будто находившиеся в ведении и власти Лермонтова, пронизывает всё его творчество. Свидетельствуя не только о наличии, но и о силе художественной правды, оно тяготеет к первообразу, который неотделим от Вышней творящей силы. Лермонтов не был в этом отношении первооткрывателем. Более того, наверное, вовсе не был озабочен такого рода открытиями. Однако, отражая в Слове то, что ведал, – он делал это с большой силой и убедительностью (Доп. VII).

Мощная духовная и творческая энергия поэта, направленная «по вертикали», влекла его душу и сознание в отчаянную спираль, берущую начало в «догреховных временах» и теряющуюся в неведомой никому из смертных стихии вечности. Ясно, что вселенские взаимосвязи менее всего были доступны «здешнему человеку», чья жизнь переполнена «вещной реальностью», а интересы не выходили за пределы круга утилитарных ценностей. Тем не менее, при всей своей тяге к горнему и нетленному, муза Лермонтова, посещая «миры иные», всегда помнила о «земле», но опять же не в банальной её ипостаси. «Земля» служила неким подножием лиры Лермонтова, печальные звуки которой, устремляясь к лазурным далям, возвращались к земной юдоли с её радостями и горестями повседневной жизни. Оставаясь наедине с самим собой – но всегда в контексте своей эпохи – поэт был предельно глубоко и трагически искренен. И тогда, не находя спасительной молитвы, душа его, сгущаясь в ночь, распинала саму себя. Тогда-то и возникают беспощадные и к самому себе, и к так и не реализовавшему себя «человечеству» строки, не опровергнутые бытием до сих пор:

И скучно, и грустно, и некому руку подать
В минуту душевной невзгоды…
Желанья!.. что пользы напрасно и вечно желать?..
А годы проходят – всё лучшие годы!

Любить… но кого же?.. на время – не стоит труда,
А вечно любить невозможно.
В себя ли заглянешь? – там прошлого нет и следа:
И радость, и муки, и всё там ничтожно…

Что страсти? – ведь рано иль поздно их сладкий недуг
Исчезнет при слове рассудка:
И жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг,
Такая пустая и глупая шутка…

1840

Итак, трагическое мировосприятие красной нитью проходит через всё творчество поэта. Но только ли оно?! Ведь не один же Лермонтов относился к этому миру со скепсисом, недоверием и даже как будто с презрением. А раз так, то что принципиально отличает творчество Лермонтова – Поэта и Гражданина – от его выдающихся собратий по перу? Как можно заключить из предыдущих глав: в творчестве Лермонтова прослеживается специфическое ощущение времени, которое, преломляясь через несобытийную историю, особенно остро заявляет о себе в духовной ипостаси. Очевидно, отсюда исходит ощущение поэтом глубинных взаимосвязей событий в нескончаемом пространстве бытия, в котором судьбы народов и отдельных людей, говоря его словами, есть лишь «игралище детей». Живя в конкретной эпохе и, несомненно, отвечая её чаяниям, поэт внутренне принадлежал не только ей…

Это обусловлено тем, что Лермонтов прозревал ограниченность и тщету стремлений в мире, зашоренном потребительским отношением ко всему нерукотворному. Ибо, как только невещное переставало устраивать «толпу», или, когда «правды чистые ученья» выходили за пределы обывательских или «общественных интересов», тогда чиновные и даже венценосные «старцы» безжалостно расправлялись с носителями небесных даров и знаний – пророками и «странными людьми». Но именно при таковом положении дел общество обращается в «пустыри» и «пустыни», в которых единицы избранных без видимой пользы растрачивают «жар души» вышнего происхождения. В этом особенность мировосприятия и поэтики Лермонтова. Именно эта сущность в наиболее сильных и очевидных формах явила себя в Слове Лермонтова.

Ко всему добавлю, что суть духовного и творческого бытия поэта не покоится на плодах одной только гениальности, как и не «покоится» вообще. Стремительная мысль-образ Лермонтова, едва отметив себя в «видимом» творчестве, тотчас превышает уровень сотворённого, в формах и образах уносясь за пределы «отмеченного». В этом процессе рамки времени как бы отводятся. Видя дальше, Лермонтов видит и глубже. Принадлежа настоящему, его стремительная мысль рвётся к будущему, которое манит его непознанностью. В этом магическом действе всё создаваемое поэтом единовременно относится к настоящему, прошлому и будущему, которое он не ведает, но предощущает и в