соединились в сознании Достоевского (как и в воображении его героини) на довольно раннем этапе работы. И до самого ее завершения происходило своеобразное синтезирование некоторых их черт в характере нового героя, «Князя Христа». Поэтому после сцены чтения баллады Достоевский ввел в текст еще несколько упоминаний о «рыцаре бедном» с целью сохранить в памяти читателя весь комплекс идей и ассоциаций, способствовавших становлению образа Мышкина (8; 274, 283 и др.).
Продолжая свое маленькое литературно-критическое исследование, которое Лизавета Прокофьевна недаром называет «лекцией», Аглая утверждает, что «этому “бедному рыцарю” уже всё равно стало: кто бы ни была и что бы ни сделала его дама». Разумеется, в каждом ее слове содержится намек на отношения князя и Настасьи Филипповны: «Довольно того, что он ее выбрал и поверил ее “чистой красоте”, а затем уже преклонился пред нею навеки; в том-то и заслуга, что если б она потом хоть воровкой была, то он все-таки должен был ей верить и за ее чистую красоту копья ломать» (8, 207). Интересно, что этой дон-кихотской слепой, несомневающейся верой Мышкин действительно наделен, и она ярко сказывается именно в отношении к Аглае, постоянно ревнующей князя к Настасье Филипповне. Князь склонен ничем не смущаться и «продолжать блаженствовать»: «О, конечно, и он замечал иногда что-то как бы мрачное и нетерпеливое во взглядах Аглаи; но он более верил чему-то другому, и мрак исчезал сам собой. Раз уверовав, он уже не мог поколебаться ничем» (8, 431).
Мною упоминалось, что, осложняя балладу Пушкина новыми идеями, привнося в нее дополнительный смысл, Достоевский «воспользовался» неведением своих героев. Аглая тоже, хотя и в меньшей степени, чем Лизавета Прокофьевна, недопонимает стихотворение, не знает истинного значения рыцарского девиза. Полное раскрытие в тексте романа смысла пушкинского произведения могло, на мой взгляд, повлечь за собой затруднения со стороны духовной цензуры, и поэтому Достоевский решил его несколько завуалировать. Но, указав словами князя Щ. на фрагментарность, «странность» баллады, он тем самым дал понять читателю, что высоко религиозное ее содержание в основных чертах ясно ему. Разумеется, ознакомление с третьей строфой пространной редакции подсказало писателю мысль о том, что, скорее всего, это – не единственная неопубликованная строфа, посвященная Богоматери, и что, вероятно, существует иная редакция стихотворения. Однако мне хочется подчеркнуть, что
4. Об авторском осмыслении фактов из газетной хроники, отразившихся в эпизоде «современных позитивистов»
Ипполит появляется перед читателем как один из членов компании Бурдовского, который считает себя сыном Павлищева, покойного благодетеля Мышкина. И Бурдовский, и его друзья убеждены, что имеют право
В центре эпизода – чтение написанного Келлером газетного фельетона, «обличающего» Мышкина. Как уже отмечалось мною в академическом комментарии, эти главы второй части «Идиота» (VII–X) действительно отразили «опыт» Достоевского, публициста и полемиста. Так, первая часть фельетона является пародией на статьи, помещавшиеся в отделе «Искры» «Нам пишут»; во второй есть иронические намеки на теорию «разумного эгоизма» в интерпретации Чернышевского и других шестидесятников. Попутно пародируется эпиграмма на Достоевского Салтыкова-Щедрина[68]. Основной пафос полемики направлен Достоевским против материализма, атеизма и тех последствий нигилизма, которые в черновиках к роману «Подросток» Версилов назовет «нигилятиной». Развивая намеченную уже в «Идиоте» мысль, что последствием нигилизма явились «деловые» представители «нигилятины», он так объясняет Подростку значение этого слова: «Тут или глупость, или мошенничество, или радость праву на бесчестье, но вовсе не нигилизм» (16, 77). Перед появлением компании Бурдовского Лебедев тоже дважды
повторяет, что эти люди ушли «дальше нигилистов», так как считают, что «если очень чего-нибудь захочется, то уж ни пред какими преградами не останавливаться, хотя бы пришлось укокошить при этом восемь персон-с» (8; 213–214). Так, устами Лебедева, а затем генеральши Епанчиной и Евгения Павловича Радомского автор сопоставляет компанию Бурдовского с героями нашумевших в шестидесятые годы уголовных процессов: А. Даниловым, убившим двух человек, и В. Горским, убившим шестерых. Это сопоставление продиктовано убеждением, сложившимся еще в пору работы над «Преступлением и наказанием», что атеизм и материалистические теории, из него вытекающие, легко могут быть использованы в своем вульгаризированном, «уличном» варианте для оправдания преступлений. Они ведут к «шатанию» мысли, к разрушению не только традиционных, но и вообще всяких положительных нравственных устоев.
О деле Витольда Горского Достоевский прочел в номере 70 «Голоса» от 10 марта 1868 года, в период работы над второй частью романа. В газете сообщалось о том, что в доме купца Жемарина убито шесть человек: жена купца, его мать, одиннадцатилетний сын, родственница, дворник и кухарка. В «Голосе» освещались и раскрытые следствием подробности преступления. Убийцей оказался восемнадцатилетний дворянин, гимназист, дававший уроки сыну Жемариных. По отзывам учителей и товарищей, это был умный юноша, любивший чтение и литературные занятия. Католик по вероисповеданию (он был поляком), Горский на суде признал себя неверующим. Он казался Достоевскому характерным представителем той части молодежи, на которую нигилистические теории шестидесятых годов имели пагубное влияние. В романе «Идиот» тенденция к убийству проявится ярко у восемнадцатилетнего Ипполита; он же совершает и попытку самоубийства.
