животным, мы сбиваемся в различные лагеря, ведущие между собой войну. Кант же хочет установить мир в философии путем образования «критического суда» над всем философским дискурсом, превратив тем самым войну в судебный процесс. Однако количество лагерей, перечисленных Кантом в этом исследовании, уже говорит о том, что его проект был чересчур оптимистичен. Кроме того, само «поле битвы» имело настолько сложный ландшафт, что было бы наивно верить в возможность «критического трибунала», ведь для этого потребовалась бы какая-то нейтральная позиция, и стороны никогда не смогли бы договориться о том, где ей быть. В философии Канта немало спорных моментов, в том числе и тот, что он уделяет слишком мало внимания истории философии, но мне кажется, что в философской концепции Канта содержится, по крайней мере, одна важная идея, а именно – идея о том, что критическая философия состоит из
Набора никак не связанных между собой перспектив недостаточно. Нам необходима система. Раньше считалось, что каждый уважающий себя философ должен создать собственную философскую систему или по крайней мере стремиться к этому (как правило, дело ограничивалось лишь стремлением, и к тому моменту, как автор умирал или разочаровывался, система находилась в зачаточном состоянии). Философские системы Канта и Гегеля представляли собой синтез практически всех знаний человечества: естественных наук, математики, этики и права, культуры и истории, религии и искусства и т. д. Однако после Гегеля попытки развить такие системы предпринимались все реже, и в наши дни мало кому придет в голову пытаться выстроить целостную философскую систему. Философы в большинстве своем работают «по образцу науки», как выразился Кюн, то есть исследуют ограниченный и четко определенный круг проблем, которым можно заниматься отдельно в соответствии с общепринятыми критериями академической деятельности. Подобный подход принес философии много пользы, но при этом лишил ее амбиций по созданию общей картины.
Кое-кто даже утверждает, что время философских систем прошло. Такую точку зрения высказывал, в частности, Ричард Рорти. С другой стороны, очевидно, что философия не может быть начисто лишена системности – тогда она перестала бы быть философией. Даже самые «несистемные» философы – к примеру, Ницше и поздний Витгенштейн, подходили к исследованию определенных тем довольно систематично, хотя и не стремились к созданию единой системы. Витгенштейн сам подчеркивал, что, несмотря на фрагментарность его трудов, тот, кто понимает его, «сможет вынести из них целостную картину мира», то есть речь не идет о беспорядочном наборе отдельных наблюдений. К слову, сам Рорти как философ гораздо более систематичен, чем те же Ницще и Витгенштейн. Любая философия системна, хотя и в разной степени. Но время больших систем, объединяющих все знания человечества, действительно прошло.
Начиная с 1900 года Рассел доказывал, что философы должны отказаться от попыток выстраивания целостных систем, характерных для идеалистов XIX века. Он пришел к таким взглядам после периода увлечения философским идеализмом с сильным религиозным уклоном, который он пережил в 1890-х годах. К концу 1897 года он все больше стал склоняться к тому, что философия не должна быть проводником по жизни и выполнять функции религии и этики и что у нее нет задачи построения масштабной идеалистической системы всего. Вместо этого философ должен был решать одну проблему зараз, как поступают ученые. Аналогичная идея лежала в основе появившегося примерно в то же самое время первого конвейера на автозаводе Форда. Таким образом, занимаясь каждый одной определенной проблемой, философы смогут углубить специализацию и вместе с тем охватить все области философии, не беспокоясь о целостности философского знания, считал Рассел. Этот подход стал основой аналитической традиции, а затем и академической философии вообще, что привело к постоянному сужению специализации отдельных философов. Это означает разрыв с платоновским идеалом философа как «синоптика», то есть того, кто видит полную картину человеческих знаний. Кроме того, вследствие такого развития философия чем дальше, тем меньше занимается глобальными культурными проблемами, которые с трудом укладываются в схему разделения философского труда.
У философов по-прежнему сохраняется желание видеть связи между различными сторонами нашего знания о мире и опыта взаимодействия с ним. Задача философии состоит не только в том, чтобы изучать отдельные явления, но и в том, чтобы видеть связь этих явлений с другими явлениями, а также учитывать более широкий контекст, в котором эти явления существуют. Все явления можно исследовать с различных точек зрения, или перспектив. Но эти перспективы не образуют единого целого – между ними имеются системные противоречия и нестыковки, которые затрудняют достижение системного понимания. Поэтому философия должна заниматься критическим изучением всего, что только можно, в том числе таких явлений, которые обычно принимаются как данность, по умолчанию, и пытаться затем выстроить их максимально связное целое.
Проблема заключается в том, что, судя по всему, на сегодняшний день всю сумму знаний человечества невозможно объединить в непротиворечивую и однородную систему. Картина мира в современных естественных науках не согласуется с гуманитарными идеями современной культуры, поскольку в естественных науках отсутствует представление о нормативности, смысле, цели и т. д. Величайшие научные открытия последнего времени заставляют нас думать, что наука – единственный надежный источник знаний о мире. Как следствие вся гуманитарная область знания кажется зыбкой, и это угрожает нашей идентичности и нашим ценностям. Решение этой проблемы заключается в том, чтобы настаивать на сохранении
Окружающий мир в нашем повседневном восприятии может радикально отличаться от того, каким он предстает в научной картине. Мы видим твердые объекты там, где субъядерная физика видит скопления элементарных частиц. Мы ощущаем как мысли нечто, что нейронаука считает электрическими импульсами в нервных клетках. Многие считают, что мир науки самый «настоящий», а наш повседневный опыт является более или менее иллюзорным. Так, к примеру, лауреат Нобелевской премии по физике Артур Эддингтон указывал рукой на стол и утверждал, что это не настоящий стол, а скорее комбинация
