Л<ьвович>, Ив<анчин>-Пис<арев> – и проч. ‹…› Милый, теперь одни глупости могут еще развлечь и рассмешить меня» [XIII, 137]. По убедительному предположению А. Балакина, Пушкин познакомился с хвостовским посланием о наводнении по его рукописному варианту, привезенному поэту «в качестве курьеза» его лицейским другом И.И. Пущиным, посетившим Михайловское 11 января [Балакин 2011: 37]. «Бессмертные стихи» Хвостова о петербургском потопе Пушкин вспоминает в поэме «Медный всадник» (1833).
322
Несколько десятков экземпляров этой «поэмы на наводнение» Хвостова пожертвовал в пользу Российско-Американской компании. «И уже все экземпляры отправлены на остров Ситху для делания из оных патронов», – ехидничал в письме к Дмитриеву А.Е. Измайлов [Измайлов 1871: 986].
323
По словам Чижевского, символическое значение водной стихии в эпоху барокко и классицизма одинаково – «это символ тленности, преходящего, и «быстро-» или «мимо-текущего» времени» [Чижевский: 18]. Смотрите также описание неоклассицистического отношения к морским бедствиям в книге Говарда Ишема (Howard Isham) об «океаническом сознании» («the oceanic consciousness») романтиков: «…sea tempests and disasters were part of God’s design for human experience, and not just the awesome view of nature’s might as defined in the 18th century idea of the sublime» [Ишем: 18].
324
Эта бесстрастная и политически благонамеренная «морская философия», как мы полагаем, спародирована Пушкиным в «Медном всаднике».
325
Хвостов отправил несколько десятков экземпляров поэмы в библиотеку Морского кадетского корпуса и в Российско-Американскую компанию.
326
Катенин обыгрывает здесь строки из своей поэмы «Мстислав Мстиславович», впервые опубликованной в январском номере «Сына отечества» за 1820 год с подзаголовком «Песнь о первом сражении русских с татарами на реке Калке под предводительством князя Галицкого Мстислава Мстиславича Храброго»: «И три раза, вспыхнув желанием славы, / С земли он, опершись на руки кровавы, / Вставал. / И трижды истекши рудою обильной, / Тяжелые латы подвигнуть бессильный, / Упал» [Катенин 1954: 121].
327
Так, например, слово «продерзкий» часто встречается в произведениях Ломоносова: «продерзкий меч»; «корой обводит сестр продерзка Фаетонта». Использует Ломоносов и выражение «мещет громы» («моя десница мещет гром»).
328
У Кюхельбекера: «Восстал Господь! Бог мещет громы / На нечестивые толпы» [Кюхельбекер 1967: 191].
329
Вот, например, преломление этого текста в стихотворении Бориса Федорова: «Прозревший в сердце человеков, / Волшебник дум, Британии певец. / Бейрон – стал за свободу Греков, / Но смертью похищен; оплакан как отец, / Отчизною Ахилла и Омира; / И к родине своей
330
У Хвостова, например, есть стих «на быстро-дерзком корабле». Забыл только, где он его употребил.
331
В 1820-е годы Хвостов пытался играть роль главы партии классиков (кружок поэтов-архаистов долгие годы собирался у него дома). В едкой пародии Н.А. Полевого «Беседа у старого литтератора, или Устарела старина!» (эпиграф из Пушкина) Дмитрий Иванович выведен в образе престарелого лирика Карпа Григорьевича, произносящего целую речь в защиту высокого жанра: «Ода Петрова для меня разнообразнее, живее Ломоносовской, а ла Гинтер, и еслибы у Державина было более вкуса…» (у Хвостова, как мы помним, были с Державиным давние счеты). Карп Григорьевич называет пиндарический жанр «высочайшим созданием духа человеческого в стихотворстве» – это «дитя восторга». Одический восторг, поучает он молодых слушателей, «пробуждает звучный гром пушек, возвещающий победу над врагом, или какое-либо подобное, счастливое, великое событие. Поэт принимается за лиру, и служит отголоском народного голоса» (Московский телеграф. 1831. № 17. Сентябрь. С. 284–286). Наконец, Карп Григорьевич заявляет, что его «назначение – Лирическая Поэзия» и в доказательство того, что и «в нынешнее время есть последователи истинной Поэзии, т. е. изящной, Классической», быстро «выхватывает из кармана тетрадь, развертывает, кашляет, и, не дав никому опомниться», начинает декламировать «Оду, на свирепствовавшую в Москве болезнь, Холеру»: «От стран Гангеса отдаленных, / От дальных Индии морей, / Горящим Югом возмущенных, / Явилась бич, гроза людей… (и так далее – 102 строфы)» (там же). Эти стихи представляют собой пародию на оду самого Хвостова, посвященную страшной эпидемии. Вот они: «Свирепое исчадье ада! ‹…› / Внезапно с берегов Евфрата / До Каспия проник и Волги; / Где он, там сокрушенье, страх; / Там бич несытыя холеры / И смертных тысячи валятся, / Друг другу прививая смерть» [VII, 67].
332
В своей пародии Пушкин имитирует традиционную для оды «фигуру скромности». Приведенные строки, возможно, были навеяны хвостовскими: «Воспламеня певца безвестного средь Мира, / Гласи из уст его правдивую ты речь…»; «Глашу потомству в слух я истину не лесть». Теми же выражениями
