воспевали и самого Хвостова его присяжные панегиристы: «Безвестен я! но нет забвений, / Чтоб не ценить твоих творений…» (были и другие похожие стихи; поверьте на слово, а то мне лень искать соответствующие цитаты).
333
Чижевский предположил, что идея прощания с морем могла возникнуть у Пушкина в результате конфликта с графом Воронцовым, в результате которого ему пришлось покинуть Одессу и берег моря. «Байроновская» строфа была написана уже в Михайловском. 9–10 октября 1824 года Пушкин переслал Вяземскому законченный текст элегии [Чижевский: 11].
334
По словам Чижевского, к середине 1820-х годов сравнение Пушкина с Байроном, поэтом и человеком, становится communis opinio. При этом Пушкин оказывается заложником отношения пишущих к английскому поэту: так, его байронизм не устраивал не только графа Воронцова, называвшего Пушкина «слабым подражателем малопочтенного образца (лорда Байрона)», но и А.И. Тургенева, Жуковского и Кюхельбекера. В контексте пушкинского байронизма воспринимали современники и первую главу «Евгения Онегина» (Бестужев, Рылеев, Языков).
335
Место «восточных» поэм и «Паломничества Чайльд Гарольда» в поэтическом сознании Пушкина в этот период занимают «Беппо» и «Дон Жуан».
336
Тема поэтического поминовения «раба Божия Байрона» возникает у Пушкина еще в письме к Вяземскому от 8 или 10 октября 1824 года, к которому была приложена элегия «К Морю». «Я было и целую панихиду затеял, – признается Пушкин, – да скучно писать про себя» [XIII, 111].
337
По всей видимости, Пушкин познакомился с этим письмом по французскому переводу («Lettre de Lord Byron a J. Murray, Esq. Au sujet de l’essai du Rev. W.L. Bowles sur la vie et les ouvrages de Pope»), опубликованному в IX томе собрания сочинений Пишо (1821). Байроновские насмешки над схематическим мышлением Боулса, стремившегося определить незыблемые принципы поэзии, были близки Пушкину в период работы над романом «Евгений Онегин» (смотрите письма поэта Рылееву и Бестужеву весной 1825 года). Впоследствии Пушкин несколько дистанцировался от парадоксов Байрона и обещал прислать издателям «Полярной звезды» «очень дельное опровержение» взглядов обоих участников дискуссии [XIII, 173]. К сожалению, этот ответ не дошел до нас (по всей видимости, он был только задуман автором).
338
«Твоя статья о “Аббатстве” Байрона? Что за чудо “Дон Жуан”! я знаю только пять первых песен; прочитав первые две, я сказал тотчас Раевскому, что это chef-d’oeuvre Байрона, и очень обрадовался, после увидя, что Walter Scott моего мнения. Мне нужен английский язык – и вот одна из невыгод моей ссылки: не имею способов учиться, пока пора. Грех гонителям моим» [XIII, 243].
339
В своих воспоминаниях о Пушкине Юзефович писал: «Как теперь вижу его, живого, простого в обращении, хохотуна, очень подвижного, даже вертлявого, с великолепными большими, чистыми и ясными глазами, в которых, казалось, отражалось все прекрасное в природе, с белыми, блестящими зубами, о которых он очень заботился, как Байрон» [ПВС: II, 105–106]. Об уходе Байрона за зубами Пушкин прочитал в книге капитана Медвина, французский перевод которой он читал в 1825 году: «Ses dents etaient petites regulieres et blanches je decouvris par la suite qu’il prenait de grands soins pour les conserver. Pour cela il se servait de tabac quand il allait d abord au grand air il m a dit qu’il avait l’habitude de grincer les dents pendant son sommeil et que pour y remedier il etait force de se mettre une serviette entre les dents» [Медвин: 9]. Уход за зубами – аристократическая черта, отличавшая английского поэта. (Лафатер считал белые зубы знаком нравственного здоровья.) Подробнее – ждите мою заметку «Зубы Байрона» (в процессе сочинения).
340
Весной 1825 года А.И. Тургенев с негодованием пишет, что «Пушкин щеголяет не русским чувством и думает, что сердце у него не лежит к России. Байрон имел друзей в Англии; он любил Мура, а Пушкин поднял руку на отца по крови и на отца-Карамзина. Ему хочется быть и в этом Байроном…» [OA: III, 117].
341
Друзья Пушкина уверили его отца (скорее всего, со слов самого поэта), что тот для сына был чем-то вроде леди Байрон для Байрона.
342
Роман с замужней Керн буквально пронизан байроновскими аллюзиями, хорошо понятными его участникам – Анне Петровне, Родзянко и Вульфу.
343
Сравните в этой связи описание Пушкиным времяпрепровождения Онегина в IV главе романа в стихах: «Онегин жил анахоретом: / В седьмом часу вставал он летом / И отправлялся налегке / К бегущей под горой реке; / Певцу Гюльнары подражая, / Сей Геллеспонт переплывал» [VI, 88–89]. Н. Мазур считает, что эти стихи свидетельствуют о дистанцировании Пушкина от своего героя: Байрону «подражал Онегин, а не Пушкин» [Мазур: 197]. Между
