Смеются только.
– Ну что вы! Я верю!
– Да я бы тебе рассказала, – виновато сморщилась Глафира. – Только… не могу. Вот, к примеру, помню я что-то… прямо перед глазами вижу. А начну рассказывать, никто не понимает, о чём речь. Говорят, бред. А мне откуда знать? Может, и правда бред? Вот знала бы я историю, географию… что там ещё в школе изучали?
– Физику.
– Да! Физику. Я бы сама поняла, что вижу и смогла бы как-то объяснить. А так… – она развела руками. – Вот вижу я их всех, болезных. И поговорить с ними могу. Да только что толку-то?
– Кого «их»?
– Да откуда ж мне знать-то? Люди какие-то, души их неуспокоенные.
– А этот… ну, который только что был. Он кто?
– Только что? Ты его видел что ли? – удивилась Глафира. – Да пойди его разбери, кто он. – И зашептала: – В честь него наш остров одно время звали Пинаевским. Он здесь после окончания войны поселился.
– Какой войны?
– Ой, не спрашивай. Видеть вижу, а когда это было, не знаю. – Она прищурилась, словно вглядываясь во тьму веков. – Там история такая запутанная. С детства ему внушали, что он особенный, что на него вся надежда, и должен он, когда вырастет, освободить народ русский от иноземных захватчиков. Готовили его к этому, мастерству воинскому обучали. Не одного, конечно, всех мальцов в его станице. Так всей ватагой выросли и пошли на военную службу. И вот однажды что-то там они набедокурили, и всю вину на себя взял его друг Емеля Пугачёв. Высекли его сильно. Потом раны гнить начали, весь опух. Ясно стало, что не жилец. И попросил он товарищей не сообщать жене о его смерти, да помогать деньжатами. Хотел, чтобы жила спокойно, ждала его. Отчима детям чтобы не привела. Вот и вышла путаница.
– Какая путаница? – не понял Александр.
– Ну так Пугачёвым его уже эти ваши историки назвали. А сам-то он никак не назывался, точнее, наплёл там чего-то про то, что он царь…
– Подождите! Вы хотите сказать, что человек, которого все привыкли считать Пугачёвым, на самом деле был совсем не Пугачёв?
– Ну конечно!
– Допустим. Но его же казнили! Как он мог доживать свой век на острове?
– Ну, он не то чтобы доживал. Скрывался несколько лет, от ран подлечился. А под старость перебрался куда-то поближе к родным местам.
– А кто же тогда был казнён вместо него?
– А! Так то был как раз тот самый Пинаев. Он его и надоумил царём назваться. Ну и познакомил с казаками, которые уже и сами бунтовать собирались, да никак вожака избрать не могли. В общем, тоже был не последним человеком в той войне.
– Но добровольно на казнь? Это ж каким надо быть…
– Преданным, – кивнула Глафира. – К тому же, он уже был стар, болен, хоть с виду и крепок. В общем, подменились они, Пинаев атаманом назвался. Опять же с условием, позаботиться о сыновьях, особенно о младшем.
– Позаботился?
Глафира скорбно поджала губы и замолчала, глядя в землю.
– Что? – выдержав паузу, тихо спросил Александр. – Не получилось?
– Он сам виноват! – снова низким мужским голосом отозвалось тело Глафиры. – Убоялся он! С повинной пошёл к врагам. Опозорил имя отцовское! Да я на него обиды не держу. Он своё предательство сполна оплатил.
– Как?
– Высекли его «благодетели» и отправили на дальние форпосты. Там и сгинул. А я… – он снова надолго замолчал.
– Что ты? – напомнил Александр.
– В память о друге так и жил до конца жизни под его именем. А когда с тем писателем разговаривал, так и зудело открыть ему правду, да разве ж он бы поверил? А если бы и поверил, то… Кто ж рискнёт историю переделывать.
– С каким писателем?
– Книгу обо мне писал. Александром представился. Кудрявый такой, чернявый, щёки заросшие.
– Неужели с самим Пушкиным?!
– С самим, – он презрительно усмехнулся. – Это он с самим мной разговаривал!
– А ты можешь рассказать что-нибудь о жизни на острове?
– А чего там рассказывать? – собеседник пожал плечами. – Подлечился, окреп. Местные казаки ко мне приезжали… – он усмехнулся, – и казачки. До сих пор в этих местах живут мои потомки.