когда Стивен умер, Хонор не могла больше на нее смотреть, не видя при этом сына.
Джо пришла с ней в гости вскоре после похорон, и, когда Лидия вошла в дом, хоть ей тогда было всего шесть, солнечный свет упал ей на лицо так же, как падал на лицо Стивену, когда он приходил из школы.
Волосы отличались, одежда тоже была другой, но выражение лица было точно таким же, и Хонор почувствовала такую острую тоску, будто в нее вонзили нож. Ей хотелось обнять эту маленькую девочку, держать ее и никогда не отпускать. Ей хотелось смотреть на нее часами, отслеживая сходство с отцом, с мертвым сыном Хонор. Ей хотелось плакать и целовать Лидию, снова и снова, и проводить с ней каждую секунду, закрывшись от всего остального мира. Вновь пережить детство своего сына через детство внучки.
И, конечно, все это было невозможно. Это было иррациональным и пугающим. Это было необоснованной любовью, слишком близкой к потере, такой же, какой она любила Стивена, а когда-то Пола.
Поэтому Хонор отошла в сторону. Она слишком любила Лидию, поэтому не могла позволить себе любить ее так безудержно. Они вели себя друг с другом сдержанно, оставляя многое несказанным.
Девочка была единственным родственником Хонор. И Хонор понятия не имела, как поболтать с ней о чем-то или как поговорить об их жизни. Они никогда раньше этого не делали. Единственное, что они когда-либо обсуждали, – это книги.
– Что сейчас читаешь? – спросила она.
Лидия перестала качать ногой.
– Я взяла твой томик «Гамлета». Надеюсь, ты не против. Ты тогда была на прогулке.
Она ходила прогуляться по Китс-Уэй. Она шла осторожно, шаг за шагом, по широкому тротуару и вернулась совершенно измотанная.
– Конечно, я не против. Ты можешь брать любые мои книги, ты же знаешь. «Гамлет» – прекрасная пьеса. Ты уже прочла?
– Я начала. Я… – Лидия повернулась на диване и теперь сидела лицом к Хонор. – На самом деле я хотела спросить тебя о том, что написано на первой странице.
– Ох… Понятно.
Хонор знала, что там написано, знала, в каком магазине в Оксфорде книга была куплена, знала высокие полки и запах бумаги и переплетов. Она знала, как она была куплена. Могла видеть, как его руки ее выбирают, передают деньги. Гладкие узоры его почерка, когда он писал своей любимой золотой перьевой ручкой на чистом листе в начале книги. Она помнила момент, когда он вручил ей книгу за угловым столиком в кафе, где их не было видно, и как она открыла ее, чтобы прочесть, что он написал.
– Там написано: Х. Я всегда о тебе думаю, – продолжила Лидия. – И вместо подписи стоит просто П.
– Да, – согласилась Хонор.
– Это… Вы с ним…
– Это написал твой дедушка. Да.
Она слышала, как странные существа в телевизоре вопили от бессмысленной радости, пока плыли по воздуху. Так странно говорить о Поле «твой дедушка». Так странно вообще говорить о нем.
– Я… ничего о нем не знаю, – сказала Лидия. – Он… еще жив?
– Не знаю. Он немного старше меня, так что это возможно.
– Вы не общаетесь?
Хонор сложила руки на коленях.
– Пол Ханиуэлл был моим профессором. Меня тогда только назначили младшим лектором. И он был женат.
– Твой профессор? То есть – как твой учитель?
– Нет, заведующий кафедрой, на которой я работала.
– И вы любили друг друга? Он ушел от жены?
– Да, я любила. И он любил. По крайней мере тогда. И нет, он не ушел.
– Ты думала, он ее бросит? В смысле, ты надеялась на это, да?
– Он никогда не говорил, что оставит жену ради меня.
– Так что случилось?
Хонор закрыла глаза. Моменты падения заново проигрывались у нее перед глазами.
Взгляды украдкой, случайные касания рук. Неловкие паузы, полные несказанного, под конец вечеринки кафедры. Тот раз, когда он ей позвонил, сказав «Хонор», и в его голосе слышалось, что это означает больше, чем просто ее имя.
И она вернулась к нему. Она касалась его лица, стоя в тени, а потом они услышали, что кто-то идет, и отскочили друг от друга. Ощущение его кожи несколько дней оставалось у нее на пальцах.
Впервые это случилось в те выходные в Копенгагене, на съезде. Они выпили слишком много вина за ужином, зная, что должно случиться, оба
