Крушение пирса (сборник)

тот самый миг, когда он понял, что время состоит из извилин и изломов, делает неожиданные петли, и если сейчас он заговорит, если попросит разрешения остаться, то с этого момента все в его жизни будет иначе. Но он молчал, и миссис Кобб сказала ему: Беги скорей, а то твоя мама будет беспокоиться. И сколько бы раз потом Дэниел ни обдумывал эти ее слова, он так и не смог толком понять, чего в них было больше – заботы о его матери или жестокости по отношению к нему. Он не стал с ними прощаться. Не хотел рисковать, боясь услышать в их голосах полное равнодушие. Он просто потихоньку вышел за дверь, затворил ее за собой и пошел вниз по лестнице, не желая больше видеть в лифте ту кровавую надпись.

Через сорок лет Дэниел приедет на похороны матери. И после похорон, не желая показаться бессердечным, не поедет сразу в гостиницу, а останется ночевать дома, в своей старой комнате. Там он будет чувствовать себя крайне неуютно, и, когда утром отец скажет, что хотел бы как можно скорее вернуться к нормальной жизни, Дэниел воспримет намек с облегчением и вскоре уедет, предоставив отцу возможность утешаться привычными делами и заботами: утренней прогулкой, газетой «Дейли мейл» и жареными свиными ребрышками по средам.

Выехав из города, он увидит, что на шоссе идут дорожные работы, и будет вынужден объезжать этот участок по узкой дороге, проложенной в низине вдоль лесной опушки. Именно там воспоминания о далеком августовском дне вдруг обрушатся на него с такой силой, что он чуть не нажмет на педаль тормоза, когда ему покажется, что он видит перед собой двух мальчишек, бегущих через дорогу и толкающих тяжелую тележку. Ему придется даже сбросить скорость и, хрустя гравием, съехать на обочину. Рядом со своей машиной он увидит проржавевший масляный бак, наполовину заполненный дождевой водой, и старый розовый диван-развалюху, из-под обивки которого – особенно на подлокотниках и на спинке – будут торчать клоки грязного желтого синтетического волокна. Дэниел вылезет из машины и постоит на обочине, чувствуя, как временами его окутывают волны одуряющего жаркого воздуха от проносящихся мимо грузовиков – точно так, как тогда. Смешно, но на той калитке все еще сохранится зеленая веревочная петля, при виде которой Дэниелу станет немного страшно. Но он все же приподнимет веревочную петлю, откроет калитку, войдет в нее и аккуратно закроет ее за собой.

Склад металлолома будет на том же месте, как и дом Роберта. И занавески в его доме будут по-прежнему задернуты. Интересно, подумает Дэниел, неужели все эти годы они так и оставались задернутыми? Так, может, и все эти Роберты Хейлсы – дед, отец и внук – были просто одним и тем же человеком, который жил, старел, умирал и рождался вновь в вонючем полумраке своего домишки?

Дэниел вспомнит, какая почти церковная тишина стояла в лесу, пока Шон не сделал первый выстрел. Вспомнит жука-оленя. И пластины желтого, как масло, солнечного света, падавшего сквозь ветви деревьев.

Затем он наклонится и подберет обломок старого гудрона. А потом представит, что швырнул этот обломок в окно дома Роберта, отчего стекло разлетелось вдребезги. И тогда сразу загомонят вспугнутые птицы. А в дом потоком хлынет яркий дневной свет…

И тут он услышит за спиной треск сломанной ветки, но даже не обернется. Ему и так будет ясно, что это, конечно, снова пришел тот самый олень.

Но любопытство все же окажется сильнее, и Дэниел медленно повернется и увидит перед собой старика, очень похожего на Роберта Хейлса. Кто это? Отец Роберта? А может, сам Роберт? И вообще, какой сейчас год?

А старик спросит у него: Ты кто? И секунды три-четыре Дэниел совершенно не будет знать, как ему на этот вопрос ответить.

Дятел и волк[39]

Каждый раз, перед тем как окончательно проснуться и встать, она несколько секунд убеждала себя, что вот сейчас откроет глаза и перед ней окажется знакомый мобиль с деревянными зверюшками, который всегда висел у нее над кроваткой дома, в Глостере, где она провела первые семь лет своей жизни. К мобилю были подвешены крошечный гиппопотам, лев, обезьяна, змея и орел. Но, открыв глаза, она видела перед собой вентилятор, вращающиеся лопасти которого сливались в некий бежевый ореол, и четыре кабеля, тянувшиеся через весь потолок. Впрочем, Майкл из эстетических соображений отчасти замаскировал эти кабели, прикрепив их к панелям. Еле уловимо пахло потом и прочими выделениями человеческого тела, а также горячим пластиком. Было слышно, как в пространстве между стенами громко работают водяные насосы.

День 219-й. Клэр села и протерла глаза. Очень болела спина. Она потихоньку сползла с кровати и села на пол, оперлась о кровать спиной и вытянула перед собой ноги, раздвинув их на ширину плеч. Затем взялась левой рукой за правую ступню, потянула ее на себя и десять секунд держала в таком положении. То же самое она проделала и с левой ступней, удерживая ее правой рукой. Потом она некоторое время посидела, спокойно откинувшись назад и чувствуя, как понемногу расслабляются затекшие, точно завязанные узлом мышцы. Прислушавшись, она убедилась, что туалет не занят, и вышла в коридор. Вернувшись из туалета, она сняла штаны и куртку, протерла все тело с головы до ног влажной оранжевой салфеткой, снова оделась и принялась втирать в кожу на локтях и пятках крем «Эпадерм». Теперь ей осталось только принять тестостерон и почистить зубы. Натянув зеленый рабочий комбинезон, она застегнула молнию и направилась в отсек «Север-2», чтобы позавтракать.

Зуки и Арвинд уже сидели за столом, ели гранолу[40], молча пили кофе и смотрели на лежавшие перед ними таблетки. Арвинд первым поднял на нее глаза и сказал:

– Доброе утро, Клэр.

Арвинд никогда не казался ей привлекательным, но у него была такая гладкая, чистая, поистине безупречная кожа, похожая на замшу, что ей иногда хотелось протянуть руку и погладить его по шее под затылком. Она спросила у него, есть ли новости из дома.