разделявшую их полосу черной воды Кэрол видела, какие безнадежно пустые у матери глаза.
– Господи! Ты только не двигайся!
По бечевнику Кэрол добежала до полуразвалившегося подвесного моста, ранее бывшего пешеходным, и буквально повисла на массивной рукояти противовеса. Наконец противовес приподнялся, а пролет мостика с глухим стуком опустился на землю на противоположном берегу канала, который в этом месте был наиболее узким. Кэрол, осторожно ступая по заросшим мхом плитам, обогнула загородку из ржавого железа и пинком отшвырнула сердито зазвеневший клубок колючей проволоки.
Не подходя к матери вплотную, чтобы раньше времени ее не потревожить, она осторожно окликнула:
– Мам?..
Мать обернулась, прищурившись, посмотрела на нее и заявила:
– Ты всегда меня ненавидел!
– Мам, это же я, Кэрол.
– Я прекрасно понимаю, что это ты. – Кэрол никогда раньше не слышала, чтобы мать говорила
Ее мать казалась крошечной и совсем замерзшей; ее теплая плотная юбка и тяжелый вязаный джемпер мгновенно пропитались бы водой. Сколько времени понадобилось бы, чтобы одежда утащила ее на дно? И кто смог бы догадаться, как все произошло? Эти жуткие мысли промелькнули у Кэрол в голове и тут же исчезли.
Несколько секунд мать почти вызывающе смотрела на нее сверкающими от гнева глазами, потом лицо ее исказилось, и она заплакала. Кэрол взяла ее за руку и ласково сказала:
– А теперь давай-ка пойдем домой.
В регистратуре больницы Кэрол сказали, что мать лучше оставить до утра, и она на всякий случай написала несколько слов Робин. Мать лежала в палате без сознания, и Кэрол спустилась в больничное кафе, где выпила чашку горького растворимого кофе и, чтобы немного отвлечься, принялась разгадывать кроссворд в «Таймс». Мрачные видения и мысли бродили у нее голове. Горбатые киты кружили в темной бездне на границе воображаемого и реального мира. Прямо у ног ее открывались бескрайние просторы океана. Падали на землю пылающие самолеты. Уходили на дно корабли, которые до скончания веков так и не будут найдены. Извилистые туннели вели в те глубины, где все когда-то и началось. Ей почему-то вдруг вспомнилась журнальная статья, прочитанная несколько лет назад, в которой рассказывалось о батискафе «Триест», затонувшем над Марианской впадиной и провалившемся на глубину шесть миль, где его стальная обшивка со стонами ломалась под воздействием невыносимого давления в несколько тонн на каждый квадратный сантиметр.
Она и не заметила, как напротив нее за стол присела Робин.
– Она взяла и прямо среди ночи ушла из дома, – сообщила ей Кэрол.
– Боже мой, Кэрол! А ведь ты всего два дня здесь!
Кэрол очень хотелось сказать: «Я же не виновата в том, что она ушла», но она промолчала, потому что в глубине души все-таки чувствовала себя виноватой. И теперь, пожалуй, даже понимала, в чем была ее вина.
– Ты в точности как папа. Всех, кроме себя, идиотами считаешь!
– Но с мамой все уже нормально, она скоро поправится.
– Да неужели?
– Это просто последствия нервного потрясения. И потом, она была совершенно измучена.
– Неужели ты не понимаешь, Кэрол, что нельзя просто взять и мгновенно все изменить, все переделать по-своему? В реальном мире так не бывает. – Робин говорила скорее раздраженно, чем сердито, словно втолковывая что-то упрямому надоедливому ребенку. – Есть люди, у которых слишком хрупкая душа.
Врач, пухленький, умненький, энергичный, больше напоминавший школьника-вундеркинда, чем профессионального медика, по очереди пожал обеим руки и представился:
– Доктор Ахлувалия. Я постараюсь все сделать быстро и безболезненно, – пообещал он, достал из кармана карандаш и спросил у их матери, знает ли она, что это такое.
Она с изумлением посмотрела на Кэрол и Робин – видимо, ей показалось, что доктор Ахлувалия не в своем уме.
– Ну, доставьте мне удовольствие, – улыбнулся врач.
– Это карандаш, – сказала она.
– Вот и отлично! – Доктор Ахлувалия сунул карандаш в карман и попросил: – Я сейчас скажу три слова, а вы постарайтесь их запомнить и повторить вслух.
– Хорошо.
