продемонстрировать и испытать пределы своего мужества и физических сил, и чем трудней нам приходилось, тем больше он ценил эти трудности. Как никто другой, Эдгар напоминал мне героя волшебной «Сказки о том, кто ходил страху учиться», рассказанной братьями Гримм. Сборник этих сказок я очень любил в детстве.
Это теперь мне ясно, что мы с Артуром, поступив в Оксфорд, страшно обрадовались, когда получили комнаты на одной лестничной площадке с Эдгаром, но в нем самом совершенно не разобрались. А точнее, мы были просто двумя молокососами среди многих других, которые взирали на Эдгара с ужасом и восторгом. То, что интеллектуалом он отнюдь не был, никакого значения не имело. Мало того, он принадлежал к тому типу людей, которые заставляют других думать, что считаться интеллектуалом – это, пожалуй, даже немного стыдно. Я отлично помню пять карикатур из «Панча»[74], вставленные в рамки и висевшие у него на стене. Они были посвящены дяде Эдгара – на рисунках человек вращает на одном пальце земной шар, и этот шар в итоге либо падает ему под ноги и разбивается вдребезги, либо его подают этому человеку на тарелке, либо унижают еще каким-то иным символическим образом. Эдгар часто повторял, что в будущем непременно превзойдет дядю, и никто из нас не сомневался, что свои намерения он воплотит в жизнь, причем весьма успешно. Он, кстати, был настолько хорош собой, что порой это выглядело почти комично. У него, например, на щеке был шрам, полученный в четыре года после неудачного падения с лестницы, но этот шрам он носил с таким поистине воинским достоинством, что все считали, будто он получил его на дуэли. Иной раз так казалось даже тем, кто был посвящен в тайну падения с лестницы. Эдгар быстро стал членом сборной команды Оксфорда и по регби, и по файвз[75]; короче говоря, был одним из тех, кто вызывает всеобщее восхищение и принимает как должное то, что и деньги, и любые возможности сами плывут ему в руки, полагая, что такова природа нашего мира. Подобные люди, естественно, никогда не пытаются обрести умение находить компромиссы, никогда не стараются завоевать уважение других, никогда не испытывают потребности представить себе наш мир с точки зрения другого человека, никогда никого по-настоящему не любят и сами никогда не бывают по-настоящему любимы.
Но я это начал понимать всего каких-то две недели назад.
Мой сон был поверхностным и беспокойным, и утром, когда Эдгар удалился в заросли по естественной нужде, а Артур был занят бритьем, ко мне подошел Билл и спросил, можно ли кое-что со мной обсудить. Билл единственный среди нас не был студентом университета, и мне редко доводилось просто так с ним болтать, потому, услышав его вопрос, я насторожился, опасаясь самого худшего.
Он сел как можно ближе ко мне, чтобы Артур не мог нас услышать, и сказал:
– Боюсь, мистер Сомс совсем разум утратил, и мы останемся живы только до тех пор, пока будем ему полезны.
Я был потрясен тем, как презрительно он отзывается об Эдгаре. А он еще и прибавил:
– Считаю, что нам больше нельзя ему доверять.
Тогда я напомнил Биллу, что никому не интересно, доверяет он Эдгару или нет, ведь он, в конце концов, в нашей экспедиции лишь наемный работник. Впрочем, я постарался немного смягчить упрек, сказав:
– Он ведь упал с высоты в двести футов. А длина веревки – всего двести двадцать футов. Ее не хватило бы, чтобы хорошенько обвязать раненого.
– А он это знал? – спросил Билл.
– Вы оба попросту погибли бы, – сказал я. – Ты можешь недолюбливать Эдгара, но должен признать, что обязан ему жизнью.
Билл, как я понял, прощупывал почву на тот случай, если они с Эдгаром окончательно поссорятся. Разве мог я стать соучастником подобного заговора? Да и самонадеянность Билла показалась мне отвратительной. Я спросил, как бы он поступил на месте Эдгара.
– Я бы, по крайней мере, обсудил ситуацию с остальными, – сказал Билл, – а не стал сразу стрелять человеку в голову, словно это лошадь, которая, участвуя в скачках, сломала ногу.
На это я ответил заявлением, что демократия – отнюдь не самая лучшая модель при организации подобной экспедиции.
– Значит, подчинимся тирану? – усмехнулся Билл.
– Когда твое имя появится на первой полосе «Таймс», ты, как я подозреваю, не станешь сильно переживать по поводу той системы распределения обязанностей, при которой нам пришлось существовать совсем недолгое время.
Билл поднялся и сказал:
– Что ж, похоже, я рановато затеял этот разговор. Извини. Я вовсе не хотел поставить тебя в неловкое положение. – Он повернулся и пошел прочь.
Через несколько дней после смерти Никласа с нашим компасом стало твориться нечто невообразимое. Догадываться, где на самом деле находится север, нам приходилось по звездам. А для этого, между прочим, Артур был вынужден ночью лезть, как обезьяна, на самое высокое дерево, чтобы оказаться выше бескрайнего полога непроходимых лесов. Только так мы могли с определенной степенью вероятности проложить маршрут и достичь эпицентра столь сильной магнитной аномалии.
Однажды утром, вскоре после завтрака, Эдгар созвал всех и показал ботинок, который обнаружил на высоте человеческого роста среди плюща и лиан, так и стремившихся удушить в своих объятиях каучуковое дерево. Сняв башмак, Эдгар долго вертел его в руках, смахивая собственной шляпой желто- зеленую, похожую на пух, плесень, покрывавшую гнилую кожу.
