Клонарин и зайти в амбулаторию. Тогда он узнает, что я окончательно выздоровела. Меня ничуть не смущала мысль о встрече с его женой. Эйлин никогда не ассоциировалась у меня с Драммондом, а теперь я и вовсе выкинула из головы то, что он женат и имеет детей. К тому же я не планировала никакого грубого непотребства. Просто знала, что смогу остановиться в шаге от этого, чтобы он не стал меня презирать, а вреда в том, что буду встречаться с ним по нескольку минут время от времени, я не видела.
«А когда вы встанете на ноги, я вас найду», – обещал Драммонд.
Но Макгоуан опередил его. Он появился из Леттертурка с большим войсковым подразделением и всей полицией графства Голуэй. Прежде чем солнце село в долине тем вечером, ферму Драммонда сожгли дотла, а самого Драммонда бросили в тюрьму графства.
Эйлин Драммонд уехала с детьми в Дублин, где все еще жили ее родители. Маделин ссудила ей денег. Я тоже хотела помочь, но не осмелилась.
– Как хорошо вернуться! – воскликнул Макгоуан, садясь на стул во главе стола. – Фланниган, принесите бутылку шампанского.
На следующий день Фланниган уведомил о том, что уходит.
Шок от возвращения Макгоуана произвел на меня странное впечатление. Голова у меня кружилась, а время от времени я смотрела на себя словно с большого расстояния и видела марионетку, которая изображает хозяйку дома.
– Сара, тебе больше нет никакой нужды беспокоиться о счетах, – сказала Эдит. – Хью хочет, чтобы этим занималась я. По его словам, ты чересчур экстравагантна и тратишь слишком много на одежду. Ты будешь получать содержание, и Хью говорит, что ты ни в коем случае не должна его превышать.
Остальные слуги тоже стали уведомлять об уходе, а когда Эдит заменила их самыми смиренными из девушек в долине, качество обслуживания резко ухудшилось. Но мне сообщили, что это всего лишь временное неудобство, пока порядок не будет восстановлен и Клонах-корт не отстроен заново.
А пока Макгоуаны собирались жить в Кашельмаре.
Наставник Неда уехал, а когда приехал новый, больше недели не выдержал. Даже Нэнни известила об уходе, потому как Эдит попыталась уменьшить потребление дров в каминах детских комнат, и уведомление она отозвала, только когда я разрыдалась и уговорила ее не уезжать.
Странным образом испуг, который я испытала перед угрозой ухода Нэнни, оказал на меня положительное воздействие. Он вывел меня из моего потрясения, а когда потрясение прошло, моя ярость стала закипать снова. Я тщательно скрывала ее, но теперь могла мыслить достаточно ясно, чтобы понимать: что-то необходимо предпринять. Очевидно, мне нужно было дождаться, когда Макгоуан вернется в Клонах-корт, но после этого… Трудности побега снова преследовали меня. Я не смогла бы покинуть Кашельмару без детей, но бежать с детьми было невозможно. Кашельмара, как верно заметил когда-то Макгоуан, место отдаленное. Даже если мы не возьмем багажа, нам так или иначе понадобится экипаж, а к экипажу лошади, конюхи и кучер – без этого тронуться в путь невозможно. Чтобы представить себе все трудности побега, не требовалось большого воображения. Попытка побега ночью с четырьмя детьми могла закончиться только неудачей, потому что, даже если мы сумеем покинуть Кашельмару и Патрик не остановит нас, у нас не было ни малейшего шанса добраться до Джорджа в Леттертурке. О побеге Патрику сообщат максимум через час. Он поскачет за нами, позовет Макгоуана… Если нам и повезет доехать до Леттертурк-Гранджа, Джордж никак не сможет помешать Патрику забрать детей и вернуть их домой. А что случится со мной?
Пламя спички в темноте. Его немигающие глаза над язычком пламени.
Мне было плохо. Мой страх и ненависть к нему поднимались к горлу, как рвота, начинало казаться, что я задыхаюсь, мысли мои путались, я не могла уже сосредоточиться на плане побега. Может быть, когда Макгоуаны вернутся в Клонах-корт, я смогу мыслить яснее.
Патрик для своего пруда с лилиями заказал лучший мрамор из Коннемары, и все то жуткое лето его сад представлял собой яркую массу цветов. Я до сих пор вижу рододендроны – многочисленные, расползающиеся, экзотичные, густых оттенков на фоне буйно разросшейся листвы деревьев, а вдоль дорожки до самой часовни цвели азалии, горели своим жутковатым огнем. Клумбы вокруг похожего на озеро газона тоже были насыщены цветом. Помню, что день за днем смотрела на красные трубочки пламенных настурций, ослепительную голубизну горечавки, многоцветные фантазии самых разных анемонов, бледное совершенство изящных лилий. В тот год цвела и магнолия, а во фруктовом саду ветки персиковых деревьев гнулись под тяжестью сочных плодов до самой земли. Я никогда прежде не видела такого красивого сада. Патрик так упорно работал над каждым цветком, что они, казалось, каким-то таинственным образом начинали жить собственной жизнью, а в часовне истлевала напрестольная пелена на алтаре и скамьи покрывались слоем пыли.
В июне я узнала, что отдохновения от Макгоуанов не предвидится. Они решили остаться в Кашельмаре навсегда, и я, узнав об этом, в отчаянии стала подумывать о том, чтобы бежать без детей. Но я понимала, что не смогу так поступить, не будучи уверена, что потом верну их с помощью закона. Если бы я только могла проконсультироваться с адвокатом и узнать мое юридическое положение. Я постоянно пыталась найти выход. Мне пришло в голову, что вот она наконец ситуация, в которой мне может оказать помощь Джордж.
Я написала ему записку. Дала ее Маделин, когда она приезжала к нам на чай. Это было нелегко, потому что Эдит смотрела на меня, словно коршун, – не совершу ли я какой ошибки, о которой она потом сообщит Макгоуану. Но я перевернула чашку чая на новое платье Эдит, и та была в таком состоянии, что не видела, как я сунула записку Маделин, которая, не меняя выражения лица, затолкала ее в манжет.
Джорджу я написала: «Прежде я приняла решение оставаться здесь ради детей, но дела развиваются так, что, полагаю, для них будет гораздо хуже, если они останутся, чем если я увезу их отсюда. Однако я боюсь уехать в открытую – не знаю, что сделает со мной Макгоуан, если попытаюсь. Уверена, что
