опасна для него, потому что могу свидетельствовать о его извращенном поведении с Патриком, и если дело дойдет до суда, то я должна быть уверена, что существует хотя бы шанс не только уничтожить их обоих, но и лишить Патрика права опеки над детьми, – Патрик всегда этого опасался. Прежде чем я решусь на побег, я хотела бы знать мое юридическое положение, а поскольку не смогу бежать из долины, у меня нет выбора – только просить Вас встретиться с адвокатом от моего имени. Знаю, что прошу слишком многого, в особенности еще и потому, что Вас, конечно, не порадует скандал, который неизбежен в связи с разводом, но, дорогой мой Джордж, скандалы больше не волнуют меня. Мое отчаяние слишком велико, чтобы думать об этом. Умоляю, умоляю Вас: помогите мне! В частности, узнайте у адвоката, не может ли мое кажущееся согласие со сложившейся здесь ситуацией служить основанием для отказа мне в моем требовании развода. Я не могу бежать только для того, чтобы потом узнать, что мне отказано в праве воспитывать детей. Словами не передать, как я боюсь и ненавижу Макгоуана.
Пожалуйста, верьте мне, когда я говорю, что взывать к разуму Патрика бесполезно. Он никогда, никогда не откажется от Макгоуана. И умоляю Вас, уничтожьте это письмо, как только прочтете его, и никому не говорите об этой моей мольбе о помощи».
В этом, по крайней мере, Джордж послушался меня. Он, вероятно, уничтожил письмо, потому что ни слова из написанного мной никогда не дошло до Макгоуана, но, несмотря на мои предупреждения, он не мог поверить, что Патрик не откажется от Макгоуана даже под угрозой скандала. Полагаю, Джордж был потрясен, так как я облекла в слова то, что он давно подозревал, и потрясение, вероятно, затмило его разум, потому что он приехал в Кашельмару в последний раз воззвать к Патрику.
Патрик и Макгоуан приняли его в малой столовой, а я ускользнула от Эдит, сославшись на головную боль, и спряталась в темном месте на галерее, надеясь увидеть выражение лица Джорджа, когда он будет уходить. Я боялась, что он выдаст меня – расскажет о моем письме, и меня волновало только одно: в безопасности я или нет.
Но я больше так и не увидела Джорджа. Я услышала громкие голоса, а секунду спустя тяжелый удар, за которым наступила тишина.
– Он упал, – сообщил позже Макгоуан доктору Кагиллу. – Такое несчастье. Может быть, апоплексия? Он словно потерял равновесие, и, прежде чем мы успели его подхватить, он ударился головой о каминную решетку.
Доктор Кагилл обнаружил, что Джордж давно страдал от повышенного кровяного давления и, согласно его диагнозу, из-за резкого головокружения упал. «…Скончался вследствие удара головой о каминную решетку. Несчастный случай. Виноватых нет…»
Я промолчала. Не знала, чему верить, хотя была уверена: доктор Кагилл высказал бы свое мнение, если бы подозревал, что смерть Джорджа не стала следствием падения и удара о каминную решетку. Я хотела верить в вероятность несчастного случая, потому что иначе меня обуял бы страх, но ночь за ночью мне снились сильные руки Макгоуана, и я просыпалась в холодном поту.
Думала отправить письмо Томасу и Дэвиду, но потом решила не делать этого. Слишком опасно. Как для меня, так и для них. Можно ли рассчитывать на помощь Маделин? Но она была так религиозна. Она может просто сказать мне, что, как бы ни тяжелы были мои обстоятельства, мой моральный долг в любом случае оставаться с мужем. Возможно, Чарльз… Нет, Макгоуан просматривал все мои письма в Америку, и я не сомневалась – их он читал в первую очередь. Можно было попросить Маделин отправить письмо, но мне не хватало духу рисковать и еще раз тайно передавать ей его.
К этому времени я отказалась от мысли искать юридической помощи до принятия радикальных шагов; не верила, что суд вернет мне детей, если я по собственной воле покину Кашельмару. Хорошо известно, как относится суд к женам-беглянкам, а Макгоуан наймет лучших адвокатов, чтобы дискредитировать меня и обелить Патрика. Я считала, что в сложившихся обстоятельствах с моей стороны будет глупо ожидать, что я автоматически получу опеку над детьми.
Так я вернулась к тому, с чего начинала. Знала, что должна бежать и взять с собой детей, но пока не понимала, как мне это сделать.
В июле в Голуэе судили Драммонда и приговорили к десяти годам заключения.
Драммонд помог бы мне, если бы был на свободе…
Должен быть какой-то способ, думала я. Должен.
В сентябре из тюрьмы близ Дублина бежали два политических заключенных, а в газетах написали, что Ирландская национальная лига подкупила тюремщиков, что обеспечить побег. Ирландская национальная лига была новой организацией, включавшей членов распущенной Земельной лиги, а также всех подразделений Лиги Гомруля. Если бы мне каким-то образом удалось поговорить с мистером Парнеллом… Макгоуан и Патрик на суде оба давали показания против Драммонда. Если бы я смогла доказать кому-то в высоких инстанциях Национальной лиги, что арест, процесс и заключение Драммонда есть следствие личной вражды… Но я не могла написать мистеру Парнеллу и не могла бежать, чтобы встретиться с ним. Я была такой же пленницей, как и Драммонд в тюрьме графства Голуэй.
– Храни вас Господь! – приветствовал нас отец Донал, когда мы с Эдит как-то встретились с ним во время утреннего посещения Маделин, и я вдруг вспомнила, как Патрик говорил о Земельной лиге и горьком письме старика Макгоуана: «…священник завяз в этом по уши».
– Доброе утро, отец Донал. – Я улыбнулась ему.
В тот же самый вечер я набралась смелости и сказала Патрику в присутствии Макгоуанов:
– Ты бы не мог устроить, чтобы отец Донал приехал ко мне сюда? Я уже какое-то время думаю о том, чтобы перейти в римскую католическую веру, и хотела бы выслушать его наставления.
