Черный кандидат

рулона с деньгами две стодолларовые бумажки и, зная, что Бендито ничего не скажет, беззастенчиво потянулся к носку за пистолетом.

– Это пускай будет у тебя, – сказал он, выбрасывая из окна оставшиеся деньги и оружие.

Машина продолжила катиться назад, а Инес с Иоландой остановились, уставившись на доллары и автоматический пистолет. Потом Иоланда подняла оружие.

– Кто-нибудь, подберите мои деньги с улицы, черт бы ее побрал! – приказал Уинстон, высунув голову из машины.

Обе женщины рванулись вперед. Инес отступила, и Иоланда сунула наличные себе в сумку.

Пока Бендито парковал машину, Уинстон для ускорения процедуры снял ремень и шнурки с обуви. Со скованными за спиной руками, с трудом поддерживая мешковатые штаны, он вошел в полицейский участок, словно нелепый цирковой клоун. Ботинки сорок седьмого размера шлепали по линолеуму, как пляжные тапочки. Бендито запихнул его в пустой обезьянник. Теперь оставалось только ждать. Предполагая худшее, Уинстон мысленно уже плыл в Райкерс. Три безрадостных месяца в стеклопластиковом шатре размером с ангар, изо всех сил стараясь ни во что не влипнуть. Иоланда права, мне нужно перестать быть таким «импульсивным». Что я творю? В тюрьме легче получить срок, чем снаружи. Я застряну в Райкерс навсегда. Придется драться с тамошними чуваками и получать новые приговоры только за то, что защищал себя. Прижавшись лбом к решеткам, в спертой сырой полутьме обезьянника Уинстон услышал свое имя. Кто-то сообщил офицеру, оформлявшему арестованных, что Уинстон чист, никаких ордеров на него не выписано. Сержант за стойкой спросил Бендито про обвинения. Тот назвал жестокое обращение с животными и незаконное ношение огнестрельного оружия. Дальше сержант сам начал добавлять стандартные обвинения, которые он назвал «обязательными пунктами»: праздношатание, нарушение общественного порядка, преступная неосторожность, сопротивление аресту.

– Нет, сержант, аресту он как раз не сопротивлялся.

Центр временного содержания из-за вчерашней облавы лопался по швам, и Уинстона завели в складское помещение, приспособленное под общую камеру. Она была рассчитана на сорок человек, но там были пятьдесят арестантов, не считая семерых тюремщиков. Уинстон подошел прямо к пустой койке, потряс подушку, поднял поролоновый матрас, провел рукой под стальной рамой. Повернувшись к остальным обитателям временного блока содержания D-6, сказал:

– Любой мудила, который спрятал чего-нибудь внутри, рядом, вокруг, сверху или под моим местом, пускай лучше подойдет и заберет нычку. Я в этот заход не собираюсь ловить новые обвинения, но, если придется, разберусь с любым.

Уинстон немедленно узнал по меньшей мере две трети обитателей блока, и его предупреждение, вполне искреннее, многие приняли за шутку. Никто ничего не сказал, но, судя по ухмылкам на помятых лицах, большинство были рады его видеть.

– Хватит тявкать, йоу! Тут территория «Бладз»[32].

От группы помятых черных парней, одетых во все красное, отделился худой юноша лет семнадцати с красной банданой, повязанной на шее.

– Мы будем прятать что хотим и где хотим.

Уинстон глянул на ближайшего охранника, который читал газету и не обращал на происходящее особого внимания.

– Знаю, что будете, – сказал он, разводя руки и легким шагом подходя к парню с бородкой. – Просто сообщаю, что вам не стоит прятать всякое дерьмо рядом со мной.

Уинстон знал, с кем говорит: Янси «Вип-Вуп» Харрис, представитель высшего эшелона банды «кровников» Испанского Гарлема, когда-то талантливый комик. Несколько лет назад он был бесконечно далек от бандитской жизни: блестяще учился, смешил весь район, под его шутки и пародии два штрафных часа в школе после уроков пролетали незаметно. Но когда три года назад во время попытки ограбления торговец убил двоих его братьев, Янси перестал шутить, бросил сцену и присоединился к штурмовым войскам.

Оба прекрасно знали, что в честном бою Уинстон разделает Янси под орех, но никто из солдат за спиной Янси не планировал быть честным. Они также знали, что после ночи полицейского насилия от ареста до предъявления обвинения Янси не нарывался на драку, а просто отстаивал свой статус.

– Ноль-ноль-один. – Янси отдал своему адъютанту команду на кодовом двоичном языке.

– Один-ноль-один-один-ноль, – пробормотал в ответ приспешник и попросил охранника увеличить звук магнитофона, что подразумевало, что Уинстон теперь может повернуться к ним спиной.

Борзого немного подмывало присоединиться к «кровникам» – подсесть к ним за стол, с улыбкой пощипывать их раны, давить на синяки и играть с пуэрториканцами в гляделки. Правда, даже оставшись в одиночестве, он все равно смотрел на пуэрториканцев. Не так давно они были главными в городских тюрьмах. «Латинские короли» и «Ла Ньета», пользуясь относительным перемирием и превосходящей численностью, регулировали все аспекты жизни заключенного – от того, какой рукой тот держит ложку, до времени, когда ходит в туалет. Потом между ними разгорелась война, и «Бладз» получили возможность заполнить вакуум. Теперь, низведенные до положения членов французского Сопротивления, латиносы сидели на своих койках, наблюдая за оккупационными войсками. То там, то тут на кроватях спали неприсоединившиеся со сжатыми от страха анусами. Трое азиатов в углу развлекались фокусами с сигаретами. Двое белых, неудачно загремевших за мелкие проступки, каждые несколько минут меняли место, стараясь постоянно находиться в поле зрения охранников. По углам стояли цветные парни, не входившие в банды. У некоторых украли кроссовки, и они были обуты в оранжевые тапочки из вспененной резины, отвратительно свистевшие при ходьбе.