обезглавила его, разрезав шаровидную голову пополам перед тем, как та коснулась земли.
– Победитель – Кашмира! – объявил автомат.
– Вот ни хуя себе…
Иоланда встала и вышла, толкая перед собой коляску с Джорди.
– Ты куда? Тут еще два раунда осталось. Иоланда, а ну быстро вернись и закончи игру!
Уинстон заставил Ротундо пару раз пнуть беззащитную Кашмиру, потом сдался и догнал Иоланду.
– Как у тебя язык поворачивается сказать: «А ну быстро вернись»? Уинстон, бросишь меня вот так еще раз, и все кончено.
– Я знаю, зай. Извини. Меня занесло. Больше это не повторится, обещаю.
– Ты же знаешь, каково Джорди, когда одного из нас нет рядом. Ты знаешь, что у него был приступ?
– Приступ? Когда?
– Вчера ночью. Напала астма, и он перестал дышать. Если бы я не делала домашнее задание, даже не заметила бы. Он весь посинел. Я, как дура, трижды тебя позвала, прежде чем вспомнила, что ты в тюрьме. Пришлось идти пешком в «Метрополитен». И там ждать три часа, прежде чем у врачей дошли руки.
– Они надели на него кислородную маску?
– Я серьезно: больше никогда чтобы такого не было. В следующий раз запертая дверь станет для тебя не единственным сюрпризом.
Уинстон робко перехватил у Иоланды коляску. Таким образом он вернул себе сына и статус главы семейства. Иоланда уцепилась пальцем за петлю на его поясе, и троица медленно пошла к дому. Уинстон изображал отца у руля, скрашивая дорогу милой болтовней:
– Ты, зай, главное, не запирай свою киску, а дальше можешь закрывать, что твоей душе угодно. Ты ведь знаешь, рано или поздно я облажаюсь, такой уж я человек. Я только прошу у вас у обоих прощения. Не говорю «прости и забудь», просто имейте в виду, что я просто молодой ниггер, который старается разорвать порочный круг.
– Уинстон, если не начнешь себя нормально вести, я сама тебе круг переломаю.
15. Йорикири
Под маской непроницаемости на лице Оякаты Хитоми Кимбоси скрывалась ярость. Борьба сумо, дело всей его жизни, умирало позорной смертью в Испанском Гарлеме посреди Уайт-Парка. Здесь, на небольшой игровой площадке пятнадцативековая традиция его спорта теряла честь быстрее, чем четырнадцатилетние подростки в летнем лагере. Вместо йобидаси, сидящего, скрестив ноги, на высоком помосте и извещающего о начале турнира традиционной игрой на барабанах, какой-то развинченный глашатай взгромоздился на баскетбольный щит и лупил по пластиковому хозяйственному ведру. За полторы тысячи лет женщина ни разу не осмеливалась ступить на дохё, но сейчас эта японо-американка стояла в центре наскоро сооруженного ринга, выкрикивая в микрофон всякие глупости, как коммунистическая ушастая сова. Английским Ояката владел не очень хорошо, но он уловил общий смысл, что- то вроде «Нет справедливости – нет и мира». Борьба сумо, когда-то спорт богов, превратилась в японский ярмарочный балаган, борцы из воинов стали фиглярами. Они были послами доброй воли Японии, правительство посылало их в качестве извинений за неизбежные нарушения этнического этикета, случавшиеся при любой администрации.
В прошлом году они ездили в Ванкувер, потому что министр иностранных дел Японии назвал канадцев «младшими американцами». В этот раз министр юстиции возложил вину за рост преступности на желание японской молодежи подражать американской культуре, особенно преступным и разрушительным привычкам черных и латиноамериканцев – эти особенности были характерны для всех представителей небелых рас, за исключением японцев. Через три месяца в попытке задобрить беспокойное население гетто Сумо Кёкай отправило Оякату и его борцов в Восточный Гарлем.
Странная японо-американская женщина протянула руку к толпе, и под вежливые аплодисменты на ноги поднялся большой негр. Это был тот же мрачный юноша, которого Кимбоси видел на плакате, когда ехал на автобусе из отеля, – он принял его за легенду дельта-блюза Роберта Джонсона. Парень стоял в толпе, на плечах у него сидел ребенок, на плечах у ребенка – игрушечный тигр. Все вместе они походили на тотемный столб.
– Что сказала эта японка? – спросил Кимбоси у переводчика.
Тот с поклоном ответил:
– Она представила молодого человека как Уинстона Фошей, политика, который участвует в выборах. Зрителям раздали подписные листы. Еще пятьдесят подписей – и он станет зарегистрированным кандидатом.
Кимбоси с отвращением покачал головой. Переводчик, верно, ошибся. Этот мальчик – политик? Никогда. Любому дураку очевидно нахальство, таящееся под маской безразличия, характерной для воина. У этого Уинстона Фошей в жизни не было и мысли о гражданском долге. С его телом и лицом лягушки-вола он был рожден, чтобы стать борцом сумо или блюзменом.
– Она что-то сказала про председателя Мао?
Переводчик ответил коротким «да», не придумав, как перевести «Председатель Мао живее всех живых» на японский.
Один из сумотори, йокодзуна по имени Таканохана, проводил на ринге ритуал дохё-ири. Он поднимался из приседа, хлопал руками; потом, заведя руку под колено, поднимал массивную ногу выше головы. Его стопа с силой врезалась в глиняное покрытие ринга. Вместо того чтобы ответить на демонстрацию
