Володька Озеров подошел к костру, достал оттуда несколько горящих веток. Сложил на краю полянки свой костер. Потом употребил что-то из особой, темного стекла, бутылки. И потихоньку, усевшись у костра, начал выбивать простой шаманский ритм, одновременно напевая какой-то напев.
Отец Анатолий покрутился, покрутился, ища свое место «в строю», и в конце концов стал на колени перед образом рядом с Дубравиным. Он запел какую-то свою, соответствующую данному случаю, молитву.
Людка Крылова устроилась в палатке в позе лотоса и начала свой диалог с Богом.
Мария Бархатова осталась в кресле. И прикрыв глаза, безмолвно «устремилась к небесам».
И только рулевой Витька Палахов молча, с любопытством взирал на это действо.
Смерть близкого всем человека, друга из их общего детства, заставила их объединиться и начать этот общий разговор с небом.
Стук шаманского бубна в темноте у огня, возгласы Турекулова, обращенные к Аллаху, песнопения иеромонаха и напряженная общая молитва — как будто что-то изменили в атмосфере этой ночи. Тишина, которая с вечера была расслабляющей и умиротворяющей, постепенно менялась. Она становилась какой-то не такой, как прежде. В ней начало проскальзывать, а потом набирать силу напряжение. В воздухе разливался странный звук, чуть слышный, похожий на течение тока в высоковольтных проводах.
Небо, до этого звездное и чистое, словно подернулось дымкой.
И через какое-то время все увидели, что с юга, заволакивая горизонт, движется похожее на гриб гигантское черное облако. А за ним еще. И еще.
Они шли, словно тучи бомбардировщиков или гигантских дирижаблей.
Это было так неожиданно, что люди замолчали, остановились и начали с тревогой вглядываться в небеса.
А там — словно кто-то невидимый менял декорацию, затягивая весь горизонт черным занавесом.
Все вокруг замерло. Затихло. Замолкли птицы. Лягушки. Сверчки. Напряжение росло. И вот на реку, лес, лагерь налетел первый порыв ветра. Он поднял пепел у костра, свалил набок несколько пустых стульев. Словно паруса, натянул круглые бока палаток.
Люди забегали, собирая, пряча от дождя свои разбросанные вещи.
В небесах что-то лопнуло с блеском. Молния разрядом ударила в чернеющий на горизонте лес. За нею, как глас Божий, обрушился на землю небесный гром.
Грохот был так силен, что все на реке присели от неожиданности.
И пошло. И поехало. Вокруг грохотало так, что нельзя было услышать свой голос. Призрачный голубой свет преобразил окрестности. Молнии били и били. То острые, то спиральные, то круговые. И все вокруг лагеря.
Затем с шумом хлынул ливень. Он хлестнул по водной глади, застучал по трепещущему от ветра тенту.
Начался настоящий ад.
Молнии сверкали с маленькими перерывами, выхватывая из темноты то там, то тут куски панорамы. В их призрачном свете перепуганным людям виделись скрывшиеся за деревьями чудовища.
Все чувствовали непроходящую жуть. И свою полную беспомощность и беззащитность перед матушкой-природой.
Но буря кончилась — так же неожиданно, как и началась.
Последняя туча, отдав дождевой заряд, медленно ушла за горизонт. Небо очистилось. Люди, робко выглядывая из палаток, шептались: «А что это было? И было ли вообще?»
Вылезли на свет божий. Снова собрались у погасшего костра.
Опять над ними сверкали крупным алмазами умытые звезды. В воздухе пахло озоном. И чистотой.
Витька Палахов принес свежих дровишек. И принялся чиркать зажигалкой.
Первым заговорил Дубравин. Поглядел на выставленную, словно напоказ, луну и тихо произнес:
— Не знаю почему, но мне сейчас так хорошо! Так спокойно и радостно на душе, как не было уже давным-давно!
— Странно! И мне тоже! — заметила Людка. — Он ушел! — Она не стала произносить слово «умер». Выбрала нейтральное. — А мне хорошо. Радостно.
— И мне почему-то тоже! — сказал Амантай.
— И мне! — тихо прошептал Озеров.
— Господь принял его душу! — тихо пояснил ситуацию отец Анатолий.
— Смерти нет! Так говорят все религии, — проговорила Мария Бархатова. — Значит, он просто ушел в другое измерение.
— В рай! — заключил Амантай.
— В рай сразу не попадают, — оспорил его отец Анатолий.
— Да хватит вам! — как в юности, прервал начавшийся спор Дубравин. — Он ушел туда, где ему будет хорошо. А как это место называется — совсем неважно.
