него в подчинении. Не эта вот вся хиромантия цифровая, а он. Человек. Потому что, когда эта игра будет зависеть от цифры, когда компьютер будет решать…
Петрович обернулся к нему, прищурился. Год с лишним не виделись, а все такой же, все же свой…
– Когда, Юра, машина будет решать – пересек мяч линию, не пересек, это перестанет быть футболом. Потому что машины – они могут все, но у них только одна проблема – у них нет страсти. И никогда не будет сердца. Я часто вижу у людей вопрос в глазах – а зачем все это? Ну, победили, что дальше? И только человек со своей страстью, со своей верой способен хоть на некоторое время, но ответить на этот вопрос, и заставить людей поверить в то, что в их жизни нет ничего невозможного. То, что ты сделал с «Метеором», дает мне право доверить тебе нечто большее…
Он подошел ближе.
Никаких проникновенных фраз, картинности, надуманных мотиваций. Петрович говорил от души, он жил клубом, игрой, командой. И он никогда не врал.
– Команду, которая будет достойна своего тренера. Юр, пора домой возвращаться.
Может, и пора…
Столешников медленно повернулся. Посмотрел на трибуны, глядя на знакомые цвета. Сколько с ними связано, сколько пройдено, сколько сделано… И сейчас только нарисуй одну закорючку в договоре, возьми вон тот «Монблан», выглядывающий из кармашка пиджака президента – и все. Ты достиг своей главной цели в жизни. Ну, или оказался в одном шаге от нее. Сборная и «Спартак» – они рядом. А главная ли цель? Наверное, что теперь только так. Игроком-чемпионом он не стал. Ни клубным, ни сборным.
Может… потому и должен стать тренером-чемпионом? Или чемпионов?
Столешников улыбнулся мыслям. И вдруг, так явственно, понял простую вещь. И домой-то ему все же надо заехать.
Петрович ждал ответа своего непутевого бывшего форварда. Спокойно ждал.
Столешников посмотрел на него, вздохнул:
– Это большая честь для меня.
Ума и интуиции Петровичу всегда было не занимать. Он не дал ему закончить:
– Я вижу, тебе надо побыть с этим одному. Я у себя в кабинете. Или звони.
Столешников поблагодарил взглядом. И пошел на выход.
Таксист стоял там же. Почему не уехал? Да кто знает…
– Поедем?
Столешников кивнул, садясь в машину.
– Ты ж меня не завезешь куда-нибудь, где много опасных и злых садистов «коней»?
– Юморист… – хохотнул таксист. – Не завезу. Куда едем?
Домой.
Он не хотел признаться себе в одной простой вещи. Он боялся зайти домой. Боялся зайти и вспомнить, что творилось здесь полтора месяца назад, когда не стало его отца. Но сопротивляться было невозможно. Как будто там прятался ответ на вопрос, который Столешников ощущал в себе, но все никак не мог понять, что же он должен узнать?
Что может быть там, в их старой квартире? Столешников не знал. И сейчас, простояв рядом с дверью минут десять, все же открыл ее. Шагнул вперед, аккуратно встав на коврик, разулся, закрылся. Щелкнул предохранителями на щитке, включил свет.
И зашел в комнату отца. К себе идти не хотел. Не любил он… не хотел он сейчас. Ему там сейчас не место.
Внутри пахло тем самым ремонтом, начатым и все же законченным папой: остатками клея, винилом, еще чем-то, очень специфичным. Все верно, квартира стояла закрытой долго, его домработница приезжала раз в неделю, убирала пыль, проветривала, но все равно – запах полностью не ушел.
Он топтался посреди этой идеально чистой и аккуратной комнаты, такой правильной и такой пустой. Стоял, цеплялся взглядом за какие-то мелочи, которых было-то не очень много. Здесь нет ничего лишнего, ничего ненужного. Кресла, диван, стол, телевизор, плеер, видеомагнитофон, старый, купленный им и, наверное, работающий. Почему, наверное? Точно работающий, папа не стал бы держать технику просто так, пылесборники он не любил.
Стоп…
А для чего он ему был нужен? Большинство фильмов, что любил смотреть отец, показывали по кабельному. Есть на дисках, вон там, в шкафу, он сам покупал ему все лицензионное.
Сколько же всего мы не знаем о тех, кого любим? Мелочи, но такие важные.
Симметрия и четкость. Один шкаф со стеклянными дверками, второй, напротив – без. Столешников подошел, взялся за ручки, замер… Ему пришлось собраться с духом, но он потянул створки на себя.
Вот так, значит…
Вот они и кассеты, на торцах маркерами отец писал даты и встречи. Юношеская сборная, молодежка, основа. Клубы, все до одной его игры, и здесь, и в
