– Дайте мне время хотя бы до завтра!
– Завтра Яшка несет исковое заявление в суд. Он торопится, боится, что тетушка передумает.
– Я хочу с ней поговорить!
– Естественно и невозможно. Она поклялась, что будет общаться с вами либо после получения денег, либо после подачи иска в суд.
– Иск всегда можно забрать.
– Вы не знаете Гольдманов. Если у них попросить прошлогодний снег, они выдвинут триста двадцать пять условий. Хотя какой в Израиле снег?
Витька переживал столь открыто и болезненно, что мне пришлось мысленно приказать себе не раскисать, подавить жалость, помнить о детях, в зародыше удушить желание отыграть назад, сказать, что все это не взаправду, что я еще подожду, но дай хоть немного, хоть на зимнее пальто. Нельзя мучить людей, заставлять их страдать – это изуверство, хуже, чем месть, живодерство.
– Я не могу! – простонал Витька.
– Я тоже! Поди не каменная. Хватит резать кошке хвост по кусочкам! Или ты платишь, или я ухожу!
Витка встал. Если бы ему пришлось сделать несколько шагов, он, наверное, передвигался бы на дрожащих ногах. Ему нужно было только обогнуть кресло, сдвинуть одну из панелей, которыми были обшиты стены. Там действительно находился сейф. Витька, загораживая от меня табло, набрал шифр, открыл дверцу. Не оглядываясь, шмякнул на стол запаянный в полиэтилен брикет валюты размером с том Островского из собрания сочинений писателя. Я наклонилась рассмотреть. Внутри брикета пачки, перетянутые «бандерольками», на них печать банка, фамилия упаковщицы и надпись «10000 долларов США». Десять пачек по пять в ряд. Следом лег второй и третий брикеты. Витька закрыл сейф, повернулся, в руках у него была десятитысячная пачка. Он сорвал «бандерольку» и стал выкладывать доллары стопками, по десять штук в каждой, считал вслух. В последней пачке было шесть купюр.
– Пиши расписку, – с мукой в голосе сказал Витя. – Забирай!
– А тут сколько? – глупо спросила я.
– Сто тысяч, – ткнул он пальцем в брикет, потом в остальные: – Двести… триста. Тысяча, – ткнул в стопочку и пересчитал: – Две, три, четыре, пять, шесть, семь тысяч и шестьсот долларов. В расчёте?
Он спросил устало, и эта его вялость была хуже истерики.
Я вытащила из своего пакета тунику, в которой вышла из дома, телефон и кошелек, стала укладывать валюту. Брикеты поместились удобно, а куда затолкать семь тысяч шестьсот долларов я не знала, в кошелек они не поместятся.
– Вы не одолжите мне конверт или файл?
– Нет, убирайся!
– Вообще-то, – промямлила я, – со свадьбой у нас с Яшкой еще не решено. Там ведь еще мама Гольдман. Еврейская мама, сами знаете, как ракета средней дальности или даже дальней дальности…
– Убирайся!
Я быстренько завернула доллары в тунику, затолкала в пакет.
– Расписка…
– Не надо. Что я, Сашку не знаю? Потом. Уйди!
Он закрыл глаза и откинулся на спинку кресла.
– Это же не последней коровы лишиться! Самохин, у тебя, случайно, не предынфарктное состояние? Предынсультное?
– Выметайся!
Выйдя за дверь, я попросила секретаршу:
– Таня, присмотри за ним! Может, «скорую» или простое женское участие. Позаботься, пожалуйста!
– Пропуск возьмите, – протянула она карточку, не глядя на меня, продолжая свободной рукой листать какой-то журнал. – Иначе вас не выпустят.
На мою просьбу ноль внимания. Ее профиль: нарисованная бровь, носик, сережка в ушке, шейка – излучал такую степень презрения, что это уже и не было презрением, а плохо скрываемая брезгливость. Как если бы стало известно, что появились говорящие тараканы. Подобное насекомое заползло к ним в офис. Таракан остается тараканом, даже пусть он и говорящий.
Поэтому я просто ткнула пальцем под ее стол:
– У вас по ноге таракан ползет.
Когда я выходила, Таня визжала громко, тонко, панически – как надо. Самохин не может не отреагировать, выскочит, отвлечется от своих горестей.
Если вы никогда не ходили по улице с сотнями тысяч долларов в пакете и при этом у вас не хватало нескольких рублей, чтобы заплатить за метро, то вы не много потеряли.
Страх быть ограбленной, растерзанной, убитой не навалился сразу. Еще бушевал в крови гормональный коктейль триумфа, в который не верилось. Как вообще быстро и сразу не верится в триумф, будь он даже отличной оценкой на экзамене. Я смогла? У меня получилось? Не может быть!
