Про девушку, которая была бабушкой

– Могут быть колосовики.

– Это такой сорт?

– Нет, любые грибы: белые, подосиновики, подберезовики – первые, они появляются, когда колосятся злаковые. Куда мы поедем?

– Право выбора профессионалу.

– Тогда… под Звенигород… я там давно… у нас там… Я покажу дорогу. Это по Новорижскому шоссе. До свидания!

– До завтра! – попрощался Женя, не понявший, почему я вдруг напугалась и стала заикаться.

Завтра мне понадобится все мужество. Хватит прятаться и отсиживаться!

4

Уже десяток раз я написала, как все изменилось. Оно действительно для меня изменилось! Отчасти я походила на человека, который много лет пребывал в летаргии, и ему в новинку окружающая действительность. Автомагистрали теперь были широкими, скоростными, как хайвэи и автобаны в зарубежном кино.

В машине играла музыка. Сначала пели три тенора: Пласидо Доминго, Хосе Каррерас и Лучано Паваротти. Потом Женя поставил запись оркестра под руководством Яни Каламата. Наши с Женей музыкальные вкусы совпадали, как и многое другое: оценки людей и событий, презрительное отношение к ток- шоу и юмористическим передачам по телевизору, дилетантское непонимание абстрактного искусства и восхищение импрессионистами. Если наша дружба продолжится, то я, возможно, полюблю устрицы, а он – собирать грибы.

Музыка делала молчание уместным. Говорить мне не хотелось. Я старалась справиться с волнением и думала, что у меня хорошо получается. Пока не поймала несколько взглядов Жени вправо и вниз, на мои колени. Оказывается, я рвала на мелкие кусочки бумажный носовой платок. Я собрала обрывки и затолкала в карман джинсов. Не заметила, как достала новую салфетку и принялась ее складывать и раскладывать. Женя не спрашивал о причинах моей нервозности. Надеюсь, он уже понял, я не люблю секретов, тайн, недоговоренности, двойных смыслов и прочего утомительного закулисья. Просто для всякой откровенности должно наступить свое время в нужном месте.

Деревня наша тоже изменилась. Старых домов в три или четыре окна по фасаду, с резными наличниками, с окошком на чердаке почти не осталось. Теперь главенствовали особняки, один помпезнее другого. Они торчали из-за внушительных заборов как бородавки, на которые вдруг пошла мода. От моды можно ждать чего угодно, даже искусственного выращивания бородавок с последующим их украшательством.

Я показывала дорогу. Мы остановились около пустого участка. В окружении барских домов он смотрелся как выбитый зуб в челюсти миллионера.

– Здесь! – сказала я.

И несколько минут набиралась смелости, чтобы выйти.

На этом месте раньше была наша дача. Простой деревенский дом-пятистенок с русской печью. Папа пристроил к нему открытую веранду, на которой стоял большой стол, за ним мы обедали, играли в игры. В жару восседали в креслах, сооруженных из старых стульев, покрытых чехлами, связанными мамой из лоскутков, на которые пошла старая одежда. С наружной стороны перил были цветочные ящики, мама выращивала в них цветы, каждый год разные. Мы спрашивали друг друга: «Это случилось в год настурций или гераней?» У нас был сад, в котором главенствовала старая раскидистая яблоня, знатоки говорили, что ее давно надо спилить. Но яблоня упорно плодоносила, точно старуха, которая доказывает, что она не бесполезный член семьи. Яблоки были невкусными, только на компот годились. Даньке разрешалось забираться на яблоню, а когда ему исполнилось десять лет, дедушка построил ему домик на этом дереве. Наш участок тут же превратился в центр детских игр. Постоянно кто-то влетал на участок, мчался в сад, взлетал по лестнице в «штаб». Я запретила ночные «тревоги», когда однажды напугалась, глядя в окно. На участок приземляются мелкие святящиеся НЛО, и все куда-то ползут. Это были дети с фонариками.

Мама и папа очень любили дачу. В отличие от многих людей, для которых пенсия – роковое вычеркивание из активной жизни, для моих родителей выход на заслуженный отдых стал новым и радостным, приятным жизненным этапом. Они отлично выглядели – крепкие, загорелые, подтянутые и с нескончаемыми планами по благоустройству дома и участка. В голодное время начала девяностых дача обеспечивала нас продуктами. Именно тогда я сделала поразительное открытие. Сельская работа намного производительнее выходит не у потомственных крестьян, а у людей образованных. Наш сосед, доктор физических наук, вывел уникальный сорт невымерзающего винограда, с двух соток картофеля ученый собирал урожай как колхозники с половины поля. Мама обменивалась саженцами невероятной красоты кустов, вроде метельчатой гортензии, с преподавательницей консерватории. У моих родителей была интеллигентная компания таких же, как они, энтузиастов по выращиванию помидорных деревьев в теплице и кустистого двухметрового укропа на грядках.

Данька вырос на даче. Она была единственным местом, где я занималась каким-то физическим трудом. По причине криворукости и якобы неспособности отличить полезное растение от сорняков меня выгнали с грядок и определили в кухарки. Я научилась готовить в русской печи, и мою стряпню хвалили. В современной мультиварке каши, омлеты, запеканки, тушеное мясо получается отдаленно похоже на блюдо из печи, но только отдаленно.

Когда мы ехали по деревне, я не увидела домов приятелей моих родителей. На их месте – дворцы в миниатюре. Только сейчас сообразила: земля здесь, недалеко от города, с хорошими дорогами, рядом с Москвой-рекой сто?ит как золотые прииски. Даньке наверняка много раз предлагали продать участок, и это решило бы проблему с деньгами на квартиру. Сын ни разу не заикался о такой возможности.

Через два или три года после гибели моих родителей, после настойчивых звонков новых соседей, эстетическое чувство которых страдало от вида