назад, когда ты еще не знал, что такое жизнь. Ты должен снова увидеть, чего вы хотели от жизни – глупые накрашенные девочки и тщеславные, кичливые мальчики, с которыми ты тогда повсюду таскался. Теперь благодаря Дэмиану ты должен увидеть, что с ними всеми стало. Что стало с тобой. К старости подавляющее большинство тех, у кого есть хоть какие-то мозги, должны примириться с разочарованиями, но тебе еще рановато делать такое открытие. Ты вынужден испытать недовольство жизнью, когда уже слишком поздно, ну или почти поздно что-то исправить, но вместе с тем слишком рано, потому что впереди у тебя еще много лет жизни с этом недовольством. Дэмиану следовало бы испортить свою жизнь, а не твою.
– Ему уже не осталось что портить.
– Не важно.
И он, конечно, был прав.
Счастливое ли это наитие? То, чем объясняют странные, случайные совпадения, которые вдруг придают ощущение определенности нашей хаотичной жизни? Или наитие – это случайно приобретаемое знание? Неосознанные выводы, приводящие к глубокому пониманию хода событий? Во всяком случае, именно такое наитие вмешалось на следующем этапе похода, в который отправил меня Дэмиан.
Мы, Бриджет и я, приехали на выходные в Йоркшир к одному весьма утомительному архитектору и его совершенно очаровательной жене и остановились у них в доме, купленном несколько лет назад. Дом был старый, исторический, великий дом, можно сказать, и кому это не знать, как архитектору! Звали хозяина Таркин Монтегю. Вряд ли такое имя можно получить в крестильной купели, и к тому же я никак не находил связи между Таркином и герцогским домом в Манчестере, хотя сам Таркин любил на нее намекать. Он появился у меня на горизонте как муж прекрасной писательницы Дженнифер Бонд, с которой мы публиковались у одного и того же издателя. Однажды летом за несколько лет до того нас двоих отправили в творческую поездку, в процессе чего и возникла наша дружба. В то время я не знал, откуда у Таркина появились деньги, – ни с каким исключительно живописным зданием его имя не ассоциировалось, но жил он так, что позавидовал бы Ванбру[43], и за несколько лет до нашего визита приобрел неподалеку от Тирска великолепное полуразрушенное строение под названием Молтон-Тауэрс.
Смесь эпохи Георга IV и готики, Молтон, оставленный его обитателями после войны, прошел печальный путь, уготованный подобным зданиям в те годы. Сперва он стал школой, потом профессиональным колледжем, затем домом престарелых, а в какой-то момент в нем размещался пансион для девочек, специализирующийся на новой французской кухне с пониженной калорийностью. И наконец в середине 1990-х он достиг определенной известности, хотя и своеобразной, в качестве «всемирного центра» какой-то новейшей разновидности трансцендентальной медитации, которая привлекала членов одной модной тогда подростковой музыкальной группы. Этой последней инкарнацией здания руководил сомнительный тип, заявлявший, что пользуется уважением и поддержкой, если я правильно помню, далай-ламы, но могу ошибаться. Так или иначе, в один прекрасный день какая-то воскресная бульварная газетенка сообщила, что на самом деле он не философ высшего уровня постижения, как наверняка полагали его усердные ученики, а опытный мошенник из Пиннера, имеющий приводы в полицию за кражи в магазине, угон машин и страховые аферы. Его разоблачение привело к массовому исходу практикующих, вслед за которыми исчез и их бездуховный духовный лидер. Следующие восемь лет только ветер свистел в пыльных галереях, в комнатах слуг на чердаке и в бывших гостиных разрушающегося здания, пока вдруг не явился нежданный спаситель в лице Таркина. Убежден, что с точки зрения дома он сделал благое дело. Но так ли благотворно сказалось оно на жизни Дженнифер, вопрос спорный.
Неизменное стремление наших преуспевающих сограждан воспроизводить жизненный уклад и обычаи аристократии XIX века должно немало раздражать наших лейбористских лидеров. Они будут это отрицать, как отрицают множество прочих проявлений человеческой природы, но я убежден: такое явление существует. И жизнь, которой эти честолюбцы решают подражать, относится к весьма специфическому периоду. Не для них повседневная жизнь благородного богатея XVIII века: тот спал полусидя, завтракал в полдень горячим шоколадом, после отправлялся на верховую прогулку, не наряжался на охоту или в свет, обедал в пять часов дня, выпивал за ночь три-четыре графинчика портвейна и часто в путешествиях делил постель со своим слугой, а жена в это время располагалась у служанки. Такая модель для современного миллионера не привлекательна. Не станут они подражать и более брутальным обычаям франта XVI века, от чьих представлений о личной гигиене и привычек запросто упадет в обморок даже крепкий мужчина. Нет, их образец для подражания возник в конце Викторианской эпохи, умевшей виртуозно соединять общественное положение с удобством жизни, где царственность и почтительность в сочетании с теплыми спальнями без сквозняков, где пышность и толстые ковры и шторы на подкладке, где пища горячая, а еще есть лакеи, чтобы ее подать.
К сожалению, подобная жизнь требует бoльших средств, чем представляют себе многие современные подражатели. Они прикидывают расходы и, когда оказывается, что им хватит денег отремонтировать дом, привести в порядок сад, нанять приличного человека прислуживать за столом, приступают к делу. Увы, существование этих дворцов изначально основывается на доходах от многих акров сдающейся в аренду земли. Это только витрина для огромных состояний, приобретенных торговлей и производством. Обществу, может быть, и незаметно, но там, как в кротовой норе, все время идет невидимая работа. Потому что эти дома едят деньги. Пожирают, как пожирали детей и все добро на своем пути буйствующие великаны братьев Гримм.
Когда эти дворцы покупают очень богатые, по-настоящему богатые люди, я убежден, что новым хозяевам в них живется превосходно, и даже если они редко заезжают туда надолго, все равно этим зданиям их появление идет во благо. Беда, когда дворцы приобретают недостаточно состоятельные покупатели, которым кажется, что они справятся. С этими, как правило, все идет по накатанной схеме. Сперва они наживают состояние. В ознаменование своего нового положения покупают замок. Восстанавливают его и как безумные лет восемь-десять принимают гостей, а потом продают, измученные
